После Египта полет над Аравией представляет собой вариации на одну и ту же тему: пустыня. Поначалу скалы напоминают разрушенные замки из красного кирпича над опаловыми песками. Впрочем, сюжет картины усложняется странными ручейками, сбегающими по высохшим руслам рек, по форме они похожи на поваленные деревья, водоросли или даже кристаллы: вместо того, чтобы слиться в одну реку, ручейки образуют множество мелких ответвлений. Далее земля кажется истоптанной чудовищным животным, которые изнемогло, пытаясь ударами копыт выжать из нее влагу.
Как удивительно нежен цвет этих песков! Говорят, что цвет пустыни – телесный: это кожа персика, чешуя рыбы, отблеск перламутра. В Акабе есть целебная вода неправдоподобно синего цвета, а вот безжизненный, углубляющийся горный массив тает в сизых, переливчатых красках.
Ближе к вечеру пески постепенно покрываются туманом: он сам будто лунный песок припадает к земле на фоне зелено-голубого прозрачного неба. Ни происшествий, ни изменений в пустыне не случается. С наступлением вечера ее очертания расплываются: она превращается в огромную бесформенную розовую массу, чуть более плотную, чем небо. Пустыня остается наедине с собой. Мало-помалу туман берет верх, скрывая все и оставляя лишь ночь.
Едва я успел покинуть Карачи, как мой новый день начинался уже в волшебной и непостижимой пустыне Тар: вдали мелькали небольшие поля, отделенные друг от друга обширными песчаными пространствами. Затем обработанные земли соединяются в череду розоватых или зеленых участков, подобно поблекшим, но очаровательным цветам древнего настенного ковра, потертого от времени и не единожды заштопанного. Да, такова Индия.
Застроенные участки встречаются нечасто, и, хотя не имеют общих для всех узнаваемых форм и цвета, их не назовешь бесцветными или бесформенными. Как бы их ни группировали, они составляют единое целое, это нечто большее, чем просто пространство, кажется, будто над их планом бесконечно долго размышляли – это похоже на географические фантазии Клее. Порядок выглядит диковинным, удивительно изысканным и произвольно свободным, несмотря на постоянное повторение трех элементов в каждой деревне: сетка полей и роща с прудом посередине.
Заход на посадку в Дели на бреющем полете позволил немного поразмыслить о романтической Индии: разрушенные храмы в густых зеленых зарослях. Вода была такой застоявшейся, такой илистой, такой густой, что казалась разлитым маслом. Пролетая над Бихаром, мы поглядели на его скалистые холмы и леса, рядом начиналась дельта: земля была возделана до последнего дюйма, каждая нива походила на драгоценность, зеленое золото, чуть сверкающее в воде, которая питала эти земли, окруженные чудесной изгородью с темными колышками. Нет ни одного голого места, границы закруглены, заборы примыкают друг к другу, поля выглядят словно клетки в живой ткани. Ближе к Калькутте число поселков стало увеличиваться. Словно в муравейнике, хижины громоздились одна над другой в зеленых зарослях, их и без того яркий цвет оттеняла темно-красная черепица некоторых крыш. И едва мы приземлились, как начался проливной дождь.
