Здесь, неподалеку от стоячего пруда, в атмосфере Двора Чудес (сборище нищих, убогих), среди алчных торговцев сосредоточена религиозная жизнь простонародной Индии, рядом с базарами, переполненными цветными литографиями с изображениями блаженных и гипсовыми статуэтками божеств, находится современный караван-сарай, построенный для паломников служителями культа. Это так называемый «rest-house» с широким залом из бетона, разделенным на две части: одна – для мужчин, другая – для женщин. Вдоль коридора тянутся балочные перекрытия, тоже из голого бетона, которые используют в качестве кроватей. Но что меня поразило больше всего, так это специальные желоба для подачи и стока воды, перед которыми люди приходят в невероятное оживление, они кланяются и молят об исцелении от ран и язв, от кровотечений и рубцов, подставляя тела под струи священной воды. И по окончании ритуала бетонные прилавки торговцев готовы принять новый товар. Вероятно, ничто более меня так не удивляло, как подобное отношение, уместное скорее в мясной лавке или скотобойне и напоминающее о концентрационных лагерях.
Вот еще один эпизод такого же рода. Некоторое время спустя в Нараянгандже я видел следующую картину: труженики, обрабатывающие джут, жили будто внутри огромной паутины, белесые волокна свисали со стен и летали по воздуху. После работы люди возвращались туда, где жили по семь-восемь человек – в так называемые «coolie-lines», кирпичные коробки без пола и освещения. Эти пристанища образуют улочки, прорезанные сточными канавами для смыва нечистот, производящегося три раза в день. Эту систему социальный прогресс стремится заменить «рабочими кварталами» – настоящими тюрьмами, в которых несколько рабочих делят между собой камеру в три-четыре метра. Тюрьма окружена стенами, вооруженные полицейские охраняют выходы. Кухни и столовые общие, это небольшие помещения из голого бетона, которые моют, не жалея воды и где каждый сам разводит огонь и ест в темноте прямо на земле.
Когда я впервые занял пост профессора в Ландах, мне однажды показали птичий двор, созданный специально для откармливания гусей: каждый гусь был заперт в тесной клетке и так зажат, что практически функционировал только как пищеварительная система. Здесь было то же самое, с той лишь разницей, что я видел перед собой не гусей, а живых людей, мужчин и женщин, которых никто не откармливал, и все способствовало тому, чтобы вес они сбавляли. Но в обоих этих случаях скотовод признавал за своими подопечными лишь право на труд: желательный – с одной стороны, и неизбежный – с другой. Эти клетки без воздуха и света не подходили ни для отдыха, ни для досуга, ни для любви. Единственным местом, уравнивающим жителей побережья, была общественная уборная, воплощая идею о том, что жизнь человека сводится к выполнению лишь одной функции – выделительной.
