За то время, что меня не было, мама очень изменилась…
Она постарела…
Ее волосы теперь были не темно-русыми, а седыми, лицо сплошь покрыто морщинками, и она… она так похудела, словно высохла из-за тоски, что мучила ее душу и тело.
Но когда… когда я перевел взгляд на себя, я закричал…
Я кричал долго и продолжительно, и это очень хорошо, что меня никто не слышал, потому как этот крик мог напугать любого, такой он был… был истошный. То, что теперь лежало на кровати… могло потрясти любого человека, любое естество или душу…
Высохший человек с худыми, обтянутыми кожей руками и ногами, впалым животом и щеками. И мне вдруг почудилось, что мое тело такое же худое, несчастное, как и сущности тех, кого я видел внутри дома в мире Ловитва. Цвет лица моего был землисто-серым, и все оно, также как и у мамы, было покрыто мелкими морщинками, а на голове совсем не зрилось волос… толи я был обрит наголо, толи они выпали.
Я был ужасен… ужасен… худ… стар… сер…
И впрямь серость витала кругом меня, мамы, больничного белья, стен.
Я стал озираться и только теперь приметил, что в моем мире будто пропали краски… Все было мрачным и тусклым, а то, что раньше казалось белым, обернулось в серость… и еще в моем мире отсутствовал звук… тут стояла тишина…
Тишина!..
Я видел, как мама шевелила губами и ласково гладила меня по руке, но я не слышал, ни звука, ни даже дыхания ее, хотя наклонялся к ней совсем близко и прикасался к ее губам своим ухом.
Не слышал я звука медицинских приборов, что находились возле меня, и, судя по движению линий, на их мониторах, работали.
Я был напуган, расстроен… ах! нет то не те слова… Я был буквально вдавлен в стену всем тем, что на меня свалилось… и стоял, смотрел на маму, которая уже даже не плакала, ее глаза верно высохли от выплаканного и хранили теперь лишь красные морщинистые линии.
«Жив… жив… — все же выдохнул я некоторое время спустя. — Это главное. Я жив, а значит, смогу вернуться… выйти из комы, а потом расскажу тому врачу как побывал в ином мире и что там увидел. И пусть мое тело пока такое не привлекательное, однако, оно доброе. Оно не съедает мою душу. Оно хранит ее, вместе с ней проходит этот жизненный путь. Оно любит, ненавидит, грустит и радуется вместе со мной. Оно связано со мной рождением в этом мире, на этой великой планете Земля, дарованной нам каким-то наивысшим и светлым Разумом… Богом».
И как только я сказал себе эти слова, тотчас почувствовал такую нежность к этому телу… Я вгляделся в несчастное, измученное лицо мамы и улыбнулся ей, а потом протянул руку и погладил ее по коротко стриженным седым волосам, успокаивая и обещая ей вскоре увидеться. Затем я подошел к кровати, оперся руками о ее кромку и залез на нее сверху. Я шагнул к стопам своих ног, укрытых белой простыней, выпрямился и широко расставил в стороны руки, точно так, как делал тогда, когда проникал в тело Тенётника, и ласково глянув в исхудавшее лицо, рухнул своей прозрачно-кремовой сущностью-душой на собственное тело.
