Я ищу взглядом Джейкоба, и он с непроницаемым лицом машет мне рукой от входной двери.
Ты не такой, как он, думаю я. Ты не отсюда. Ты со мной.
Джейкоб прикусывает губу, но все же кивает, и я переключаюсь на человека у окна. Иней посеребрил ему бороду, а лицо совсем побелело от холода.
– Если увидишь моего мальчика… – шепчет он, и его дыхание превращается в облачко пара.
– Я отправлю его домой, – обещаю я, поднимая аппарат. – Можно мне вас сфотографировать, чтобы показать ему?
Мужчина поднимает голову, смотрит в объектив – и замирает, увидев свое отражение. Как будто кто-то мгновенно превратил его в статую. Он застывает, и одновременно с его лица исчезает вся боль и скорбь.
Я слышу, как тихо ахает Джейкоб, но не отвлекаюсь.
– Ты помнишь слова? – спрашивает Лара.
Кажется, помню.
– Смотри и слушай, – говорю я.
Мороз покрывает узорами оконные стекла.
– Узри и узнай.
На лице мужчины появляются сосульки.
– Вот что ты такое, – шепчу я.
Очертания мужчины становятся размытыми, по его телу идет рябь. Тогда я глубоко вздыхаю, собираюсь с духом и касаюсь его груди. Извлекаю из нее тонкую нить, ломкую, серого цвета. Держа в руках жизнь человека – его смерть, – я понимаю, что имела в виду Лара, говоря о предназначении. Я понимаю, почему меня снова и снова тянет в Вуаль. На что я смотрю, но не вижу. Что мне нужно.
Вот это.
Нить в моей руке крошится, как и сам человек – превращаясь сначала в прах, а потом в ничто.
Джейкоб, Лара и я молча стоим в тесной комнатке, плечом к плечу. Первым приходит в себя Джейкоб. Шагнув вперед, он опускается перед стулом на корточки, перебирает пальцами прах.
А потом комната вокруг нас начинает бледнеть, как выцветшая фотография, детали исчезают. Ну, конечно, ведь призрака больше нет. Логично, что его Вуаль тоже растворяется.
Лара опускает руку мне на плечо.
– Нам пора.
Снова оказавшись по эту сторону, мы втроем отправляемся домой, в Лейнс-Энд.
Джейкоб и Лара идут чуть впереди, и Джейкоб засыпает ее вопросами. Кажется, прежняя враждебность между ними исчезла. Или они заключили временное перемирие.
Я плетусь следом. Руку до сих пор покалывает – странное все-таки чувство, держать в руках ленточку человеческой жизни. И смерти. Было грустно отсылать его, но я испытала и облегчение – как будто надолго задержала дыхание и наконец выдохнула. Теперь он свободен.
И тук-тук-тук больше не слышится.
Оно не стало тише, а совсем исчезло, оставив после себя тишину, покой, умиротворение.
