Кильтер кивнул. Гуменщик принял из рук старухи плошку и стал кормить умирающего приятеля.
Еда давалась тому с невероятными мучениями, всякий раз, когда приходилось глотать, он жалобно стонал, из глаз его текли слезы, лоб покрывался каплями пота. Но он мужественно глотал и опустошил всю миску.
Потом он стал жадно хватать раскрытым ртом воздух.
— Поглядим, поможет ли эта уловка! — пробормотал гуменщик. — Давайте сюда собаку!
Тимофей загнал в избу пса, над обоими глазами которого красовалось по большому коричневому пятну, словно вторая пара глаз. Такие четырехглазые собаки ценились очень высоко, поскольку они видели чертей — даже если те оборачивались для человека невидимкой.
Пес протрусил в избу, уставился в изножье постели и заскулил.
— Нечистый уже на месте и ждет душеньку, — сообщил гуменщик. — Поглядим, что дальше будет.
Какое-то время ничего не происходило. Потом кильтер тяжело задышал, голова его заметалась по подушке. Было ясно, что конец близок.
Пес по-прежнему не сводил глаз с изножья постели.
И тут, совершенно неожиданно, кильтер пустил ветры: дала себя знать гороховая похлебка. Послышался легкий щелчок, по избе вроде как пахнул ветерок, скрипнула дверь. Собака опустила голову на лапы, больше в сторону постели она не смотрела.
В следующий миг кильтер вздохнул в последний раз и испустил дух.
Гуменщик откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул.
— Удалось! — сказал он. — Нечистый принял ветры за душу, схватил и утащил в преисподнюю. А настоящая душа отправилась на небо и уже стучится в райские врата. Славный мужик был Лембит... Мир праху его!
Домочадцы кильтера зарыдали и стали благодарить гуменщика. На дворе уже стемнело, и на какое-то время даже показалась луна, но тут же опять набежали тучи.
В день похорон кильтера погода выдалась замечательная, так что народ собрался с удовольствием, не боясь промокнуть на кладбище до нитки. Даже Рейн Коростель объявил дочке, что надо пойти на похороны.
— Да ты же никогда не ходишь на похороны барских работников и мне не велишь, — удивилась Лийна.
— А нынче надо быть, — сказал Рейн. — Как знать, вдруг кто-нибудь из этой проклятой семейки да решит покрасоваться в нашей брошке.
— И что ты тогда сделаешь, ведь не пристало же сорвать ее?
— Что значит не пристало? — возмутился Рейн Коростель. — Да я оборву ее, как свинячий хвост, да еще врежу по башке каким-нибудь железным крестом!
— На глазах у пастора?
— Да чихать я хотел на этого пастора. И ему достанется, если встрянет!
