«Тупица, слепец, ковбой недоношенный, ведь я люблю ее! Я люблю ее больше жизни! Как я этого не понимал раньше? Что случилось со мной, какой еще выдуманной любви я хотел? Ведь вот же она — настоящая, великая, единственная любовь!»
Так думал Джон, блаженно улыбаясь и глядя на разгоряченное лицо Марии, которое лежало на его груди. В доме было тихо. Даже с улицы, казалось, не долетал ни единый звук. Комната словно отделилась от суетного мира и теперь парила в заоблачных чистых высотах.
Джон почувствовал на своей коже влагу.
Он удивленно поднял голову и увидел, что Мария плачет.
— Что с тобой, что случилось? — испугался Джон.
— Я плачу, — просто ответила Мария.
— Тебе больно? Тебе плохо?
— Нет, любимый, мне очень хорошо. Вот поэтому я и плачу. Ты прости меня, — виновато улыбнулась она и вытерла слезы с его груди.
— Мария, — задохнулся от прилива нежности к девушке Джон. — Любимая…
— Что? — вскинула она голову. — Что ты сказал?
— Я люблю тебя, — ответил Джон и был абсолютно искренен в этот момент.
И когда он шел на работу, и когда разносил по столам тарелки и бокалы, когда отсчитывал сдачу и перестилал скатерти, когда отвечал клиентам и коллегам на их вопросы, когда смотрел на знаменитых артистов, мирно отдыхающих после своей работы, он словно делал все в своей жизни впервые. Вернее даже не так, Джон как бы разделился на двух Джонов. И один все делал привычно, легко, почти механически, а другой видел все это со стороны, сквозь некую дымку, сквозь голубой туман, флер, придающий обыденным вещам загадочную романтичность.
Его позвали на кухню: необходимо было помочь поварам перенести какие-то ящики, баки, мешки… Джон стал помогать… А когда на складе ставил пустой винный ящик на самый верх огромной пирамиды из ящиков, вдруг покачнулся и упал, свалив на себя всю эту гору…
Какое-то недолгое время он был без сознания, а когда открыл глаза, то оказался в неведомом мире, мире, разделенном на осколки, разноформатные картинки, каждая из которых была удивительной и завораживающей.
В одной из них, треугольной, он видел луч света, падающий на бетонный пол, в другой, прямоугольной, чей-то встревоженный неморгающий глаз, в третьей, узкой и овальной, двигались складки ткани чьей-то одежды; была картинка с длинной перспективой дверей, была с осколком желтого стекла, сверкающего, как драгоценный камень, была с сумбурным и неясным движением… Эти картинки складывались в сознании Джона в разные сюжеты — смешные и грустные, драматические и детективные, философские и незамысловатые. Они очаровали его. Он и не пытался понять, что это за осколки, он смотрел на них и радовался. Какое-то смутное убеждение подсказывало ему, что он видит нечто из своего будущего. Нечто, определяющее это будущее и всю его жизнь.
