Треугольник | страница 62
— Вот уж три года, как я вышел из дому… — сказал Мартирос и загрустил: — Я устал. — Он посмотрел по сторонам, потом остановил взгляд на Мустафе: — Куда идет мир, Мустафа? Куда катится земля?.. Все неправда, значит?..
Томазо переполнился жалостью неизвестно к кому и к чему — он не Мартироса жалел и не Мустафу, и не себя… не свою судьбу, не свое детство, не свои страдания… Ему захотелось обнадежить Мартироса.
Что-то затрепетало внутри у Томазо. Он перекувыркнулся в воздухе, потом встал против Мартироса и сказал:
— Вот она, земля, вот он, мир… земля никуда не катится… И почему ты все хочешь, чтобы мир стал лучше? Мир хорош именно такой, какой он есть. И ты не жди, что когда-нибудь на земле будет рай. В жизни как в хорошем обеде — все есть, всего намешано: и мяса, и овощей, и горькие приправы тут, и вода… мир устроен гармонично… приходят люди, добрые и жертвенные, они нужны в жизни… Но и подлецы нужны, и негодяи…
— А на что они нужны, подлецы?.. — грустно спросил Мартирос.
— Не знаю, но наверняка нужны… — Томазо улыбнулся. — Против чего же тогда бороться добру?.. Одно только добро не может существовать… — И вдруг словно открытие сделал Томазо: — А вообще что такое добро?..
— Это когда люди нищие, — внезапно ответил Мустафа.
— И когда люди любят друг друга… — устало, стыдясь стертости и избитости собственных слов, сказал Мартирос.
— А что значит любить?.. — продолжал игру Томазо.
— Любовь — это жизнь, это рождение… — сказал Мартирос заученно.
Мустафа издал какой-то звук губами, словно хотел вспомнить воинственный клич былых времен.
— Ненависть тоже жизнь, тоже рождение, — сказал Томазо.
— Ненависть — это смерть… — сказал Мартирос.
Иногда в темноте позвякивал какой-нибудь из бубенчиков, печально-печально, и подчеркивал одиночество этих троих на земле.
— Смерть — это тоже жизнь, — сказал Томазо.
Мартирос промолчал, потом посмотрел на Томазо и Мустафу и сказал со вздохом:
— И что же будет?
— А ничего не будет. Все останется так, как есть… на своих местах…
— Зачем же мы тогда говорим о добре, о красоте, о разуме, о просвещении?
— Должны говорить, — воодушевился Томазо. — Всегда будем говорить. Без этого жизнь потеряет всякий смысл…
— Отчего же мы тогда убиваем друг друга, воюем, завидуем, поклоняемся силе?.. — сказал Мартирос.
— А иначе жизнь остановится… — сказал Томазо, — и обед будет вариться сам собой…
— Значит, я могу убивать?.. А я хочу любить… — сказал Мартирос каким-то погасшим голосом.