Что-то оборвалось внутри Аламы.
— А кто его знает, — буркнул он.
— Дед твой из этих краев, кажется… — сказал Юнус.
Алама чуть не плакал от разочарования.
— Вроде бы и отец твой из этих краев, — не унимался Юнус.
— Не было у меня никакого отца, не было! — Алама замотал огненно-рыжей головой. — И матери не было! Никогда не было!.. — И сорвался с места и ускакал было прочь, но, увидев, что никто за ним не следует, понурившись, повернул коня обратно и через минуту снова стоял рядом с притихшим отрядом.
Все озадаченно смотрели на Мартироса.
Село это они обошли стороной.
Куда они сейчас направлялись? Никто не знал. И у Юнуса никто не решался спросить. Смятение царило в их душах.
К вечеру они выехали на зеленый луг, трава здесь была до того высокая, что ею можно было укрыться, как одеялом.
Они разожгли костер и улеглись тут же.
Девушка была очень слаба и почти все время дремала. Мартирос знал, что сон ей сейчас на пользу.
В полночь, когда все уже спали, Алама подполз к Юнусу.
— Прикончить их надо, слышишь… — зашептал он.
— Кого? — Юнус прикинулся непонимающим.
— Кого же еще?.. Больную девку и попа-болтуна… На что они нам? Пусти, я их это самое, а?.. — И Алама вытащил из-за пазухи свой любимый маленький нож.
Юнус долгое время молчал, и Алама уже начал беспокоиться. Но тут Юнус повернул к Аламе лицо и подмигнул ему — «действуй».
Алама с ножом в руках, крадучись, пошел к Мартиросу…
Утреннее солнце было до того красное, и красный его цвет был до того насыщенный, что казалось — солнце с трудом отрывается, отяжелевшее, от горизонта. И, чтобы хоть немного сбросить с себя это бремя цвета, оно щедро струило красный свет на поля, на холмы, на густой зеленый покров. Зелень же, в свой черед, была до того интенсивной, победной и яркой, что ни за что не хотела принимать чужую, навязываемую окраску. И поэтому все пребывало в некоем темном смешанном колорите, который местами достигал мягкого черного оттенка.
В эту зеленовато-красную чернь внезапно ворвался как вздох светло-синий цвет — впереди четкой чертой обозначилось море…
Это борение красок происходило, в малой степени, разумеется, и на лице Мартироса. Мартирос открыл один глаз, посмотрел на красное небо и подумал: «Почему нет шума и всю ночь было тихо, почему? И Анны не слыхать…»
Мартирос посмотрел кругом. Никого не было. Он встал, пошел налево, вправо пошел — ни души. Пошел туда, где девушка — Анна — спала, и там пусто было. Вначале он испугался, но, поразмыслив, успокоился.
