После нескольких неудачных попыток, сестра Николетта, наконец, расшифровала адские секреты Афанасия. Конечно, важно было не нарушать ритуал, но, погрузившись в текст, она поняла, что обладала главной и самой важной составляющей успеха: огромным желанием совершить богохульство, которое позволит сенобитам войти в этот мир и явить ей свои чудеса.
Она готовилась к их прибытию, очень внимательно. Нашла заброшенную, душную келью по соседству с библиотекой, где поставила самодельный алтарь, украшенный пыточными инструментами, которые, как ей казалось, могли порадовать сенобитов. В больнице рядом с монастырем она нашла смертельно больного ребенка, который уже не заметил, как она взяла у него пинту крови в четвертом часу по полуночи. Николетта смешала ее с собственной менструальной кровью и вылила в чашу, украденную из монастырской часовни. В качестве личного подношения, она положила на алтарь свой хлыст и веригу.
Едва сестра Николетта произнесла последнюю фразу латинского заклинания Афанасия, она услышала мелодичный перезвон, слишком тихий и нежный, на ее вкус. Следом ударил похоронный колокол. Звуки не долетали издалека, но раздавались где-то поблизости, прямо среди темных катакомб, где не так давно погребали тела умерших монахинь, и, по слухам, рожденных ими во грехе детей. Свет мерцал, вторя ударам колокола, и она знала, дело не в обычных перебоях электричества. Нечто, некто приближался. Сожаление кольнуло ее сердце, она вздрогнула, но отогнала страх, мысленно закричав на себя. Она устала бояться, устала чувствовать вину из-за пустяков, устала от собственной слабости. Она жаждала силы, могущества и острых ощущений. Желала сломить других, дабы они почувствовали себя на ее месте. Хотела, чтобы ее уничтожили и воссоздали заново по образу и подобию ордена Гэша.
Раздался новый звук - тик, тик, тик метронома, вторящего ее лихорадочно бившемуся сердцу. Стены комнаты застонали в такт, вздымаясь и опадая. В паутине трещин Николетта увидела свет, желтовато-белый, болезненный. Стены содрогнулись, и она отступила к порогу, готовая бежать, если ей не хватит смелости. Свет залил келью, и до нее донеслись голоса, прекрасные, но жуткие, как саундтрек к фильму, воспроизведенный не на той скорости.
Высокий сенобит – мужчина – вошел, сопровождаемый остальными, но Николетта не обратила на них внимания. Она ахнула, не от ужаса, от восхищения. Он был великолепен, как падший ангел, сиял, словно прекрасный принц, несмотря на шрамы, раны, булавки, проволоку и гвозди, терзавшие его лицо и тело. В его глазах плескалась адская мука, пришпиленные булавками веки навсегда остались открытыми. К длинному черному кожаному фартуку, мокрому от крови, пристали кусочки мяса. Голые руки покрывали вериги – их острые, как бритва, шипы впивались в кожу. Колючая проволока стягивала его грудь, на ногах звенели цепи.
