— Хорошо, — сказал ей Гицэ. — Мне очень нужна служанка, но не теперь. Я приеду за тобой на днях. А сейчас, — прибавил он, немного помолчав, — подожди, пока придет капрал, и тогда видно будет, на чем вы договоритесь.
Гицэ, сам не зная почему, твердо решил сейчас не связываться с Уцей. Но когда явился Пинтя и коротко сказал: «Вот тебе служанка», — он не осмелился ему возразить и подчинился скрепя сердце, словно чувствовал, что Пинтя вводит эту женщину в дом для слежки.
Всю дорогу Гицэ правил лошадьми сам; Пинтя сидел рядом, а Лае съежился в глубине повозки, возле Уцы, которая захватила с собой узелок с платьем и положила его на кукурузные листья, стараясь усесться поудобней.
Пинтя был, как всегда, молчалив, а Гицэ сидел рядом с ним как на иголках.
— Не удивляйся, — сказал немного погодя Пинтя, — у меня имеется приказ обыскать твой дом, посмотреть, не припрятано ли там чего. Я знаю, что ничего не найду, но должен подчиниться приказу.
Гицэ был так утомлен, что не сразу понял, о чем идет речь.
— Как? Еще и это?.. — проговорил он почти безразлично. — Мало того, что уже было… Ладно, Пинтя, — более оживленно прибавил он немного спустя, — скажи мне, не кривя душой: считаешь ты меня виноватым или нет?
— Не спрашивай, я все равно не могу тебе ответить, — многозначительно проговорил капрал.
Гицэ вздрогнул, глаза его вспыхнули.
— Понимаю, — сказал он. — Это те самые слова, которые ты слышал от меня сегодня утром. Ты хочешь мне их напомнить. Но знай одно: нет большей несправедливости, чем бранить человека за ошибку, из-за которой он сам себя мучает. Тебе должно быть стыдно, если ты до сих пор не узнал, что я за человек.
— Мы подозреваем всех на свете, — отозвался капрал. — Таково наше ремесло.
— Ну и подозревай на здоровье! — пробормотал Гицэ, покосившись на него через плечо. — Думай обо мне что хочешь, мне все равно, а я каким был, таким и остался.
Пинтя был не из тех людей, которые отвечают на подобные речи, и они продолжали путь молча, каждый думая о своем. Пинтя сказал правду, утверждая, что подозревает всех на свете. Как ни взвешивал он мысленно все обстоятельства, он все же не мог отказаться от предположения, что только один Ликэ мог ограбить арендатора. При мысли, что Ликэ и на этот раз выкрутится из беды, его охватывало какое-то бешенство. Ему казалось, что он уже видит, как Ликэ посмеивается себе в усы и хвастается за стаканчиком вина. Что касается Гицэ, то, умышленно или по неразумению (что, впрочем, было для Пинти все равно), он сделался защитником Ликэ, стал с ним рядом и протянул ему руку помощи.
