— Не думаю, но буду смотреть в оба.
Вдруг он вздрогнул, словно пораженный осенившей его мыслью.
— Ты знаешь Ликэ? — спросил он Пинтю.
— Знаю.
— Хорошо?
— Хорошо. Мы вместе были схвачены и вместе сидели в тюрьме.
— Ты сидел в тюрьме? — смущенно переспросил Гицэ.
— Да, мы с Ликэ украли несколько коней, на наш след напали, и Ликэ ранили в ногу. Не случись этого, мы не дали бы себя поймать.
— Так это верно, что и ты сидел когда-то? — повторил Гицэ еще раз.
— Что за черт? — воскликнул Пинтя, смеясь. — Я был бы не я, если бы не доказал, что знаю все тайные тропки и повадки моих бывших товарищей. А что тебе хочется узнать про Ликэ?
Гицэ растерялся. Он начал бояться человека, к которому его так тянуло раньше.
— Я хочу тебя спросить одно, — сказал он вполголоса. — Как этот Ликэ? Не бабник?
— Бабник? — переспросил Пинтя. — Нет, у него такой слабости нет… Правда, изредка случается, но слабости к ним у него нет. У него только одна слабость: кичиться, хвалиться, держать людей в страхе и в то же время издеваться и над чертом, и над его матушкой. Над нами, Гицэ, над нами издеваться!.. — продолжал он, возбуждаясь все сильнее. — Слушай, Гицэ, мне тридцать восемь лет, и я повешусь, если, когда мне стукнет сорок, я все еще не сумею доказать ему, что есть люди и поумнее его. Он сделал мне такое, чего я ему во всю жизнь не забуду.
— Теперь понимаю! — воскликнул корчмарь, снова приходя в возбуждение. — Вчера он сказал, чтобы я завел в корчме служанку, видимо, для того, чтобы было кому заниматься слежкой в моем доме.
Говоря это, Гицэ подбирал слова, чтобы рассказать Пинте о том, что произошло между ним и Ликэ, и в то же время боролся с собой: может быть, ему лучше промолчать?
— Ты должен знать, — добавил он вполголоса, — что Ликэ долго охаживал меня.
— Погоди! — воскликнул Пинтя, обрывая его на полуслове. — Найми служанку, но выберу ее я, а дальше — мое дело.
— Ладно, — ответил Гицэ. — Если ты так считаешь…
— А теперь не будем терять времени: кто был здесь вчера?
— Пинтя, не спрашивай меня, все равно я тебе не могу ответить.
— Постой, давай договоримся, — хмуро проговорил Пинтя. — Одно из двух: или говори со мной откровенно, или пошли меня к черту. Я понимаю, что ты это не говоришь другим, но мне?
— Да я бы тебе сказал, — ответил Гицэ, — но ведь это все равно что поведать всему свету. Ты ведь обязан рассказать и остальным. Послушай: спроси-ка лучше у проезжих, у слуги и заставь его ответить; только не удивляйся, если я после этого прогоню его из дома.
