— Они внутри этих ягод, — пояснила Мишель, — как косточка…
В этот момент к ним подошел Миро и, сорвав крупный красный плод, продемонстрировал его девушкам и положил в корзину одной из них. Потом он показал на немного потемневшую ягоду и отрицательно покачал головой, давая понять, что такие собирать не годится. То же самое он сделал, указав на зеленый недозревший плод.
— Não deve (Нельзя), — произнес он, и так выразительно на них посмотрел, что Софи с Мишель прекрасно поняли, что он сказал. — Entendeu?(Понятно?)
— Entendeu, — кивнув, постаралась повторить за ним Софи и улыбнулась. Миро улыбнулся ей в ответ и пошел дальше, внимательно наблюдая за уже приступившими к работе рабами.
С каждым часом солнце палило все сильнее, от чего движения Софи замедлялись, голова снова начинала кружиться, и она еле сдерживала подступающую к горлу тошноту.
В полдень на дороге, ведущей от фазенды к плантации, показалась Далила, катившая перед собой небольшую тачку, нагруженную несколькими кастрюлями.
— Я так понимаю, это обед, — тяжело вздохнула Мишель и, глядя на других рабов, оторвалась от работы и, увлекая за собой Софи, пошла к раскидистому дереву, под которым Далила начала разливать по плошкам какой-то суп.
…Софи шла назад, еле передвигая ноги и сгибаясь под тяжестью собранного кофе в корзине у нее за плечами. Разговаривать не хотелось, даже с Мишель, да и совсем не было сил… На нее вновь навалилось дикое отчаяние и ощущение безысходности, и в глазах начало щипать от подступающих слез. На подходе к дому их встретил сам Абеларду Кардозу и стал придирчиво осматривать содержимое всех корзин. Заметив, что в корзине Софи количество собранного кофе существенно меньше, чем у других рабов, он весь посерел от злости и, поднеся к ее лицу плетку, проговорил сквозь зубы:
— Плохо работать, грязный рабыня, — и повернулся к Миро. — Pobres, Miro! Amanhã eu vou-me para o plantio e veja porque não fazer o seu trabalho!(Плохо, Миро! Завтра я лично подъеду на плантацию, что посмотреть, почему они не справляются со своей работай!)
Миро махнул головой и опустил глаза.
Когда хозяин ушел, Мишель обняла за плечи Софи, у которой уже по щекам текли слезы, и, успокаивая, погладила ее по спине.
Софи снова не могла сомкнуть глаз, переваривая все события прошедшего дня. Слез уже не было, а в душе царило полное опустошение. Единственной вещью, не дававшей ей покоя, был животный страх за своего еще не родившегося ребенка, страх, что она может его потерять. Ребенок для нее был той самой ниточкой, которая связывала ее с прошлым и не давала совсем потерять себя в этом чужом и недобром мире…
