Потом годы взяли свое, и из велосипеда я превратилась в мотоцикл с коляской.
Сейчас, как и всегда, я недовольна фигурой, своими мыслями, да и вообще всей своей неудавшейся жизнью.
Живу только для того, чтобы посмотреть, что ждет меня впереди.
Но вернемся к нашим баранам.
Анька, естественно, машину водить не умела. Как оказалось.
Денис опять стал читать нравоучения о том, что нельзя так легкомысленно относиться к жизни, и, посадив нас с Анькой в машину, начал урок вождения.
К вечеру он разрешил нам, вернее Аньке, порулить самостоятельно. Несколько раз мы проехались от его дома к нашему, медленно, со скоростью сорок километров в час, и только потом, перекрестившись, брат уехал домой. В ответ на просьбу Инги остаться и поболтать с девочками, то есть с нами, он только хмуро на нее посмотрел и шепнул:
— Быстро в машину.
А мне действительно очень захотелось, чтобы она осталась с нами. Не из-за того, что мне ее было жалко. Просто вчера мы так увлеклись обсуждением моих любовных похождений, что совсем забыли поговорить о том, что было с Анькой и Ингой.
— Да, кстати, ты не рассказала мне, как вчера провела время, — спросила я у Аньки, когда машина Дениса исчезла за воротами.
— Никак, — пожала она плечами и направилась к дому.
— Что значит «никак». У тебя был с кем-то секс?
— Не было. Зато у меня «трамц-бумц» до сих пор в ушах стоит.
— Так что, ты только танцевала и все?
— Это можно назвать танцами?
— И ни с кем не познакомилась?
— Нет. И как я понимаю, то, что вчера произошло с тобой, знакомством тоже назвать нельзя.
Я пожала плечами:
— Зато мне классно было.
— Не сомневаюсь.
Когда мы зашли в дом, я вдруг заревела и сказала:
— Ань, мне так плохо.
Анька не на шутку испугалась:
— Как плохо? Что-то болит?
— Да.
— Что? Говори, что болит?
— Хвостик.
— Какой хвостик? О чем ты говоришь? Что с тобой?
— Мой хвостик. Мне тридцать с хвостиком. Вот он и болит.
Анька облегченно вздохнула.
— Там уже не хвостик, а целый хвост, — и, немного помолчав, добавила: — Дура ты, Лорик!
Я заревела еще громче.
— Вот и я об этом. Мне столько лет, а я дура, и у меня нет ни профессии, ни семьи — ничего, — вытирая слезы ладонью, причитала я.
— Фу, какая ты некрасивая, когда плачешь, — вдруг выдала Анька.
Я перестала реветь и посмотрела на нее.
— А что, можно плакать красиво?
— Конечно. Вот смотри.
Она взяла в руки платок, села за стол, и из ее глаз потекли, нет, просто посыпались, слезинки-горошины. Они так красиво падали, а Анька сидела ровно, выпрямив спину, смотрела куда-то вдаль и тихонько вытирала слезы красивым кружевным платочком.
