Задумался Алёша над дедовыми словами. Всю дорогу молчал и дома за столом тоже молчал.
— Устал, наверно, милый сын? — спросил Алёшу отец.
— А может, с дедом не поладил? — спросила бабушка.
— Да нет, — отмахнулся Алёша, — не устал я и с дедушкой поладил.
Прошла неделя, а может быть, и две.
Опять отправились дед с внуком на охоту. Подошли они к садовому питомнику. Глядит дед — и глазам не верит. Щеколда у калитки привинчена, петли салом смазаны, а сама калитка синей краской покрашена, сияет, как небо в мае месяце.
— Алёшка, ты погляди, — указывает дед, — никак, у чужой калитки родня появилась.
— Наверно, — отвечает Алёша и дальше идёт.
Шли они по старой дороге и на просеку вышли. Добрались до скамейки, где в прошлый раз отдыхали, а скамейку не узнать: столбики новые вкопаны, доска той же синей краской покрашена, что и калитка, да ещё спинка у скамьи появилась.
— Вот тебе и на! — удивился дед. — И у ничьей скамейки хозяин нашёлся. Знал бы я этого мастера, в пояс бы ему поклонился и руку пожал.
Тут дед посмотрел на Алёшу и спросил:
— А ты не знаешь этого мастера, внучек?
— Знаю, дедушка, только он называть себя не велел.
— Это почему же?
— Не любит он хвалиться. Да и не он один всё это делал.
Дед заглянул внуку в глаза и сразу догадался, кто скамейку починил, кто щеколду привинтил и калитку покрасил. Глаза у внука были ясные и счастливые.
— Приходит, значит, такое время, Алексей, — сказал дед, — когда всё оказывается своим да нашим.
За лесом в это время поднялось позднее зимнее солнце. Оно осветило дым далёкого завода. Алёша залюбовался золотистым дымом. Дед заметил это и снова заговорил:
— А завод-то, Алёша, который дымит, тоже может ничьим показаться, если глядеть на него, не подумавши. А он наш, как и вся наша земля и всё, что на ней есть.
Николай Никонов
Лунный копр
Как ненавидели мы ботанику, да и биологию потом тоже! Ну чего интересного: семядоля фасоли, проращивание гороха, строение лягушки, замкнутое кровообращение, незамкнутое кровообращение… Скука. И ботаничку нашу Анфису Павловну мы тоже звали «Семядоля». Помню, с какой неохотой развешиваешь по доске потрескавшиеся, подклеенные и оборванные по краям планшеты, а там эта самая лягушка с развороченным животом и неприятные красно-розово-синие внутренности, ещё хуже — кролик, нарисован, точно живой, и голова живая, а дальше всё из него вывернуто, и смотрит он как бы на вас и говорит: «Ну что вы со мной делаете?» Может быть, просто я такая — не могу видеть кровь, переносить, когда кого-нибудь мучают. Один раз у нас в классе забегала мышь. Не знаю, откуда она взялась. Может быть, кто-нибудь принёс нарочно, а все закричали, завизжали, девочки с побелевшими лицами вскакивали на парты, а наша Семядоля, как раз был урок биологии, подбежала к дверям и кричала, как в истерике: «Кто пустил эту гадость? Кто пустил? Сейчас же её убирайте!» И лицо Анфисы Павловны было такое, точно по классу ходил тигр.
