— Значит, если влюбишься, тоже меня винить станешь?
— Не тебя, а Сивкова, — задорно ответила Катя и ушла в круг танцевать с Григорием.
Домой мы возвращались в сумерках. Старенький «газик», до бортов залепленный грязью, нещадно швыряло на колдобинах выбитой дороги. Но Катя не замечала болтанки. Сидя на ящиках с патронами, она молчала, временами на лицо ее набегала счастливая улыбка.
— Как думаешь, Маринка, — вдруг спросила она, — это совпадение или он нарочно так сделал?
— Кто он и что сделал? Может быть, ты сумеешь объяснить более доходчиво?
— Понимаешь, — Катя помялась немного, — он… ну, одним словом, Сивков тоже едет отдыхать в Кисловодск. И в один с нами санаторий.
— М-м… — Я хотела и не могла удержаться от смеха, губы мои сами собой расползлись в широкую улыбку.
— Чего ты мычишь! Ну, понравился он мне, ну и что? Разве у меня сердце каменное!
Катя замолчала, отвернулась, наверное, обиделась.
…Отдохнуть в Кисловодске мне не удалось. На другой день после приезда туда у меня вдруг поднялась температура. Сивков и Катя отвезли меня в Ессентуки в армейский госпиталь. Высокая температура держалась десять дней. Катя навещала меня ежедневно, но ее не пускали в палату, думая, что у меня дифтерия.
На мое счастье, в госпитале лечилась инженер одной из эскадрилий нашего полка Татьяна Алексеева. Она добилась разрешения от главного врача дежурить возле меня. И делала это весьма добросовестно. Когда бы я ни открыла глаза, Таня находилась рядом. Есть я ничего не могла, лишь с огромным трудом глотала жидкий шоколад с молоком, которым с ложечки она меня поила. Я похудела и буквально задыхалась. Врачи были не в состоянии поставить диагноз и только беспомощно разводили руками. Одни утверждали, что у меня дифтерия, другие отрицали, но сами определить болезнь не могли.
Случайно я услышала разговор Тани Алексеевой с медсестрой. Из него поняла, что врачи опасались за мою жизнь. Неужели смерть? Обидно и горько было умирать, лежа на больничной койке. В бою еще куда ни шло, там мы привыкли смотреть смерти в глаза. Но расстаться с жизнью так нелепо…
Еле-еле нацарапала на клочке бумаги просьбу известить отца о моем положении. Но Таня лишь рассердилась, махнула рукой и быстро вышла из палаты.
А вечером она привела незнакомого высокого, с черными как смоль волосами человека.
— Вирабов, — тихо сообщила мне Таня, пока он мыл руки под краном, — опытный отоларинголог, кандидат медицинских наук.
Титул Вирабова ничего мне не говорил, заинтриговало только длинное и непонятное слово «отоларинголог». Обладатель же этого титула бесцеремонно проник в мое горло инструментом и сердито пробурчал:
