Вот, друг мой, как случилось, что я написала вам письмо, которое привело вас в Перрос. Как могла я обмануться до такой степени? Как мне сразу не пришла мысль о его коварстве, хотя я отлично видела, что у «голоса» есть личный интерес? Увы! Я не владела собой, я вся была в его власти… А возможности и средства, которыми он располагал, легко могли обмануть такого ребенка, как я.
— Но скажите! — вскричал Рауль в тот момент, когда Кристина готова уже была выразить слезами всю невинность своей слишком неопытной души. — Ведь вскоре вы узнали всю правду! Почему вы сразу не избавились от этого кошмара?
— Вам легко говорить! Так знайте же, что я ощутила этот кошмар только в тот день, когда узнала всю правду! Поэтому прошу вас замолчать! Считайте, что я ничего вам не говорила. И теперь, когда мы будем спускаться с небес на землю, пожалейте меня, Рауль… Пожалейте… Как-то раз, вечером… О, сколько несчастий началось в тот роковой вечер, когда Карлотта прямо на сцене превратилась в отвратительную жабу, когда она начала издавать отвратительные звуки, как будто прожила всю жизнь в болоте… В тот вечер люстра с грохотом разбилась о пол, и зал неожиданно погрузился в темноту. В тот вечер были убитые и раненые, и весь театр был полон жалобными возгласами. Прежде всего, Рауль, среди всей этой суматохи я подумала о вас и о нем, потому что тогда вы оба были равными половинками моего сердца. В отношении вас я быстро успокоилась, когда увидела вас в ложе вашего брата и поняла, что опасность вам не грозит. Что же касается «голоса», я за него боялась, потому что он предупредил меня, что будет присутствовать на представлении… Да, я за него боялась по-настоящему, как за живое существо, которое может умереть. Почему-то мне пришло в голову, что люстра могла его раздавить. Я находилась на сцене и была настолько потрясена, что собиралась бежать в зал и искать его среди мертвых и раненых. Потом в голове у меня мелькнула мысль, что, если с ним не случилось ничего страшного, он должен прийти в мою артистическую, чтобы поскорее утешить меня. Я кинулась туда и, захлебываясь слезами, стала умолять его откликнуться, если он жив. «Голос» не отвечал, но вдруг я услышала протяжный, такой знакомый звук, похожий на стон. Это был плач Лазаря, когда, услышав голос Иисуса, он начинает приподнимать веки и вдруг видит божий свет. То пела отцовская скрипка. Я сразу узнала звук скрипки Даэ, тот самый звук, Рауль, который мы, как зачарованные, слушали на дорогах Перроса, который очаровал нас обоих в ту ночь на кладбище. А потом невидимая скрипка издала торжествующий крик опьянения жизнью, и наконец «голос» запел главную тему: «Приди и поверь мне! Верующие в меня оживут! Спеши! Ибо не умрет тот, кто верит в меня!» У меня не хватает слов, чтобы передать впечатление от этой музыки, которая воспевала вечную жизнь в тот момент, когда рядом с нами умирали несчастные, раздавленные ужасной люстрой. Мне показалось, что я слышу призыв, что я должна встать и идти за волшебным голосом. Он стал удаляться, я последовала за ним. «Приди и поверь мне!» Я верила ему, я шла и шла, и — о, чудо! — моя артистическая удлинялась… удлинялась передо мной. Очевидно, это был эффект зеркал, потому что передо мной была зеркальная стена. И вдруг я, сама не понимая как, оказалась за стенами своей комнаты.
