И сходит бледность с ее щек. Розовеют губы. Опускаются веки, становится голос мягким, обволакивающим, а меж тонких пальцев показываются клубы синего дыма. Она все же маг? Ну хозяин, ну погоди — проблем с дозором не оберешься. Да и с Зиром, пожалуй, тоже: для главы темного цеха подкладывать мага в постель к мужчинам это расточительство, которого Зир может и не простить… Как и не простить того, что дозор до колдуньи доберется первым. А доберется, Арман теперь своего не упустит.
А девушка все что-то шепчет… И жжет синий огонь, лижет пальцы мягкими поцелуями, ластится к знакам рода, изучая, окутывает запястье светящимся браслетом, сплетаясь с татуировками. И вновь перед глазами туманится, а в зеленом взгляде гадалки бьется синее пламя. И тревожит легкая нотка пряностей в аромате благовоний… магия…
— Огонь… магия… и тень разлуки… твой брат, Арман, он скоро вновь к тебе вернется.
— Нет у меня брата! — вскричал Арман.
Более не выдерживая, он вырвал из цепких пальцев рабыни ладонь и отвесил ей пощечину. Да от души, чтоб знала. Вскочил рядом Зир, о чем-то умолял до смерти напуганный хозяин, а Арман пинком перевернул столик, поднялся на ноги и медленно подошел к рабыне. Девчонка лежала на полу, держалась за щеку и тряслась от ужаса. Но Арману этого было мало. Всего мало! Он прыжком оказался возле гадалки, схватил девку за волосы и притянул к себе, шипя:
— Нет у меня брата!
— Есть, — упрямо захрипела гадалка, и Арман, сплевывая презрительно, отпустил рабыню, как надоевшую игрушку.
Она плача упала к его ногам, сжалась в клубок и задрожала, явно ожидая новых ударов. И Арман бы, пожалуй, ударил, за дерзость, за глупость, за шпарившую болью душевную рану… Но взгляд вдруг остановился на задумчивом Зире, и гнев отхлынул, оставив жгучий стыд.
Боги, ну что он творит? Бить безответную рабыню… как низко. Это все проклятая боль внутри. Она сделала его слабым…
А Зир, гад, даже не дернулся. Вновь разлегся на подушках и не пытался ни вмешаться, ни помочь рабыне, лишь попивал теплое, приправленное пряностями вино, и холодно улыбался.
Одной той улыбки хватило, чтобы протрезветь окончательно. И зайтись другой яростью, не сжигающей изнутри, а холодной, которая не лечится временем.
— Простите дуру, архан, — почувствовав перемену в настроении гостя, сразу же вмешался хозяин, — простите! Мы вам сейчас другую девочку найдем, ласковую, послушную. А эту… тварь — на конюшню! Высечь! Если хотите, можете сами…
