Пришлый хуторянин будет диктовать свои условия:
— Чтобы послушным был…
— И вставал с рассветом…
— И не воровал…
— Да знал бы, что вечером после работы еще проса на кашу в ступе истолочь, ну и, понятно, коноплю мять…
Латыш это решительно отмотал. Никакой конопли по ночам, никакой ступы! Ночь дается, чтобы отдохнуть парню, ему же расти, сил набираться…
Не там ли, на переговорах в глинищах, и этот Кирик, то бишь Кирилл Петрович Заболотный, брал первые уроки дипломатической премудрости? Не тогда ли он уже кое-что наматывал на ус, прислушиваясь, как неуступчивый, со стальными нервами Ян Янович, все взвесив, все предусмотрев, в конечном итоге добивался для хлопцев надлежащих гарантий и навязывал тому, в чумарке, свои условия, сметливо, с неколебимой выдержкой обуславливал каждый пункт крутых глинищанских соглашений. Ибо все там следовало предусмотреть: где парень будет спать, чем будут кормить малого терновщанина, сколько аршин и какой именно материи наберут осенью этому соколу на штаны, а сколько еще и зерном добавят, да чтобы не суржиком, не отсевками… Отбывать же срок хлопцу до покрова и ни днем больше…
— Принимаете?
— А куда денешься…
— И чтобы никакой кривды, никакого рукоприкладства, потому что за это суд… Союз «Рабземлес» начеку батрацких интересов.
— Да знаем.
— Ну, значит, и баста!
Кончается дипломатия тем, что хлопцы, Грицко, Иван и Степан, понурив головы, с кнутами, скользящими по-змеиному им вослед, оставляют свои родные глинища, покидают отца, который стоит опечаленный, с глубоко запавшими щеками и сердитым усом, встопорщенным грознее, чем обычно, и мудрого своего латыша покидают, и нас с Кириком, и сестренку свою Ялосоветку с глазами, полными слез. Вернейшие наши друзья, шутники и выдумщики, надолго они теперь отправятся по чужим стежкам, исчезнут для нас на все лето, затеряются в безвестности хуторов, словно где-нибудь на других континентах. Даже в большие праздники нам их не видеть, не отпустят живоглоты хлопцев до седых заморозков, до покрова, — нужно ли удивляться, что Ялосоветка, проводив братьев, не день и не два еще станет лить слезы о них, и со временем, хотя слезы уже и высохнут, она все будет уноситься мыслями братьям вдогонку, целое лето оставаясь в тревоге: как там они? Не разбили ль кого жеребцы всполошенные? Не поднял ли Степана бык на рога?
Ялосоветка — создание болезненное, квелое, после зимы такое бледное, прямо светится, поэтому не только отец, но и братья Ялосоветку жалеют, помня материнский завет. Стоит девчонке взяться своими тоненькими, как соломинки, руками за ухват, чтобы достать из печи чугун с картошкой, тут же кто-нибудь из хлопцев отстранит сестренку, оберегая, чтобы не надорвалась, сам будет тужиться у того чугуна, а если это Кирик, так он еще и пошутит:
