Такое имя тоже было для нас предметом развлечений: разве же не диковина — со всех сторон одинаковое, круглое и крепкое как орех!
Когда я пробую изобразить Лиде, каким был этот Кирик где-то там, в наших степях, девчонка просто не в состоянии поверить, Лида почти убеждена, что Кирилл Петрович был всегда взрослым и что никак не могли его выгнать из класса за шалости, за нестриженность, за то, что «в ушах гречка растет», а если уж где-то жизнь его и начиналась, то, по Лидиным понятиям, скорее, она начиналась в небе, в кабине «ястребка»… Это она может представить, а остальное… Чтобы из шалунов выходили дипломаты? Лида пожимает плечами недоверчиво.
— В детских летах, — говорит мне погодя Заболотный, — закодировано, я думаю, нечто весьма необходимое для души… Нечто такое, что потом во всю жизнь сказывается на наших вполне «взрослых» поступках… Ты как считаешь? Допускаешь такую возможность?
— Почему бы нет…
Закодировано, но что именно? Почему одно выветрилось, а другое — все вот оно… Походя брошенное кем-то слово, доброе или глумливое, давняя чья-то случайная ласка или почти незаметная обида, мимолетное оскорбление или, наоборот, поддержка — почему они имеют обыкновение оживать? Почему отсюда, где мы сейчас мчимся, такой значительной представляется каждая росинка в том нашем рассветном лазоревом мире?
Сухое тепло августовской степи, которое даже здесь ощущаешь… Терновники, шиповник да боярышник по буеракам… Птицы с их гнездами, разные букашки… А наши лога конопляные, с духом солнца, с вербами, разомлевшими под кручей!.. Тогда они были как будто ничто, а сейчас такого о них никак не скажешь! Образы детства, с годами они все чаще всплывают и, кажется, все больше для тебя значат…
Раннею весной, только солнце пригрело, только закурлыкало в небе, уже, как маленькие дикари, босые выскакиваем из хат, истомившиеся за зиму, горланим, не помня себя от восторга, бросаем в небо шайки, солому, палки: «Гуси, гуси, вот вам на гнездо!..» Ведь птицы — это же наши первые друзья. Жаворонок всю весну звенит над степью, как частица твоей души… Невидимые птицы всюду висят над полями и льют и льют серебристое пение… Жаворонок тогда не боялся человека. В ноги жнецу бросится, спасаясь от кобчика… Роман-степняк, вспахивая ниву, гнездо подберет, перенесет на пашню, а когда новую борозду идет, птаха уже сидит в гнезде, не взлетает…
А те рассверкавшиеся маковки церквей по горизонту, которые прежде всего означали для нас ярмарки, престольные праздники, долгожданную награду за все твои пастушеские труды… Сарматское скрипение колес, ржание коней, конфеты длинные, с кистями, и непременно какое-нибудь событие, что всю ярмарку всколыхнет… А какой музыкой передать настроение, охватывавшее нас, малышей, когда после жары на степь туча наступает… Сбившись, стайкой, стоим, смотрим, а она, темная, встает где-то из-за Белогрудовых хуторов, солнце закрыла, надвигается грозная, косматая, с беловатыми прядями… «Это град, — говорит кто-нибудь тихо, — градовая туча». И сразу так станет тревожно… А молния как сверкнет, как ударит невдалеке своим копьем в хлеба, «прямо землю пропашет» (бегаем потом смотреть, след молнии ищем)…
