Очнувшись, мы перемолвились:
«Ты живой?»
«А ты?»
«Да вроде…»
Полисмены, прибежав к месту происшествия, вцепились в тот высокий красный фургон, давший нам такого пинка, со служебной сноровкой выдернули из кабины вконец перепуганного японца-водителя, маленького, сжавшегося, который и не отрицал своей вины, не оправдывался, — нечего и отпираться, дескать, один он виноват…
Пока полиция была занята обследованием да соображала, дотянем ли мы своим ходом до амбасады, водитель, не отходя от Заболотного, упавшим, беззащитным виноватым голосом объяснял, что идет из далекого рейса, двадцать часов не оставлял кабины, считал, что выдержит, дотянет, однако переутомление все-таки взяло свое: на какую-то, может, секунду, веки сомкнулись, и вот на тебе…
— Здорово же нам тогда повезло, — комментирует приключение Заболотный.
— Повезло?
— А то как же! Выдержать такой удар — и остаться живыми, даже не искалеченными… Нет, мы с тобой счастливы, что ни говори!
— Если кто и ощутил себя счастливым, — говорю Заболотному, — так это тот несчастный водитель фургона. Бедняга даже просиял, когда ты вступился за него перед полисменами, упросив их не заводить дела… Уж как он кланялся, пятясь к фургону, просто не верил, что его отпускают…
— А что с него возьмешь… Вымотало беднягу в рейсе, это же только представить — почти сутки за рулем.
Гудит, грохочет дорога. И впрямь как будто ничего уже для нас не существует, только эта скоростная трасса, ее нескончаемость, ее гремящий, исчезающий во тьме бетон. Гудит и гудит пред нами, разрывает в клочья туманы средь предрассветных просторов, рассекает надвое звездные тауны и сити[2], влетает в грохочущие тоннели и стрелой вылетает из них… На выезде из города возникло целое сплетение дорог, они здесь завязались гигантским узлом, — сплошной какой-то иероглиф из железа и бетона! Изгибы, скрещения, повороты, развороты, — казалось, как мы только выберемся отсюда. Где-то внизу под нами — наперерез — громыхает железная дорога, над нами во тьме тоже железное грохотанье, там по мосту, среди плетения металлических конструкций, беспрерывно пролетают силуэты машин, проскакивают на бешеных скоростях, из ночи — в ночь, из тумана — в туман… Эстакады, виадуки, причудливая геометрия дорожных сооружений. Дуги дорог выгибаются во все стороны, делятся и сливаются, свернувшись, подобно рептилиям, проходя друг сквозь друга, и снова пружинно выпрямляются, ища простора, невесть где возникая, невесть куда уводя… Светятся рекламные щиты, летят навстречу загадочные цифры, знаки предостережений, вязь каких-то дорожных вензелей, понятных только для посвященных.
