— Я дочь железнодорожника.
Или:
— Мой отец водит дальнерейсовые поезда!..
Какое это было удовольствие — бегать любоваться лётом поездов, встречать отца из рейса. Сколько волнения, когда вот приближается к тебе, пыхая паром, черный отцовский исполин, приближается из ночи в огнях, работая всеми своими стальными мускулами, — сама сила и мощь! И отец поглядывает с высоты своего паровозного окошка, усталый, но улыбающийся, подает дочке знак приветствия: все в порядке, мол, под всеми семафорами прошел и домой прибыл секунда в секунду!..
А когда захватчики опоганили станцию своими вывесками, бранью, топотом сапог, Софийка почувствовала, как станция утратила для нее притягательность, отпала малейшая охота бывать там, — никто из молодежи по доброй воле во времена оккупации туда не ходил, разве что нахватают в облаве шестнадцати-семнадцатилетних да силой погонят, запакуют в эшелон. Некогда любимая Узловая, теперь она только ранила душу. Обокрадена жизнь, Софийка ощущала, что никогда с этим не смирится. Счастливые минуты пережила Софийка, лишь когда наши стали налетать из-за Днепра, принялись чуть ли не ежедневно молотить проклятые фашистские составы, от которых всегда тесно было на колеях. Вот это начались представления! Вся степь глядела эти спектакли, ведь ставили их соколы из-за Днепра!
Унылостью руин встречает сейчас Софийку родная Узловая. И вокзал, и железнодорожные мастерские стоят обгорелые, зияют пробоинами, сажей чернеют закопченные стены. От привокзальных садов остались одни расщепленные стволы, вагоны лежат искромсанные, одну из платформ совсем сбросило взрывом с колеи, — лишь водонапорная стоит невредимо, как будто кто ее заколдовал!
Однако жизнь возвращается. На территории станции, несмотря на царящий там хаос, появился народ, спешат куда-то военные и штатские с лопатами, минеры пишут мазутом на задымленной стене вокзала свою резолюцию, свидетельствуют, что мин уже нет; деревья сверкают инеем, в ободранном скверике у пакгауза девушки-зенитчицы устанавливают орудие, нацеливают его длинной шеей вверх, в голубизну, хотя небо сейчас совершенно спокойно. На девушках тулупчики новенькие, и сами они ладны, подтянуты, шапки-ушанки сбиты набекрень как-то даже кокетливо; настроение девушек соответствует этому дню, соединившему в себе солнце и мороз и радость освобождения Узловой, — смех то и дело слышен из ямы-траншеи, где зенитчицы, сбившись стайкой, хлопочут у своего орудия.
