Мяч настойчиво и неумолчно колотил по комнате: стена — пол — удар — стена — потолок — удар… бам-бам-бам…
— Он ей отец? — полноватая одышливая соцработница поставила роспись на бланке и взялась за следующий лист.
Бам-бам-бам.
— Да хули, какой отец! — голос Любови Анатольевны зазвенел такой густотой, что ее собеседница вздрогнула — представительница органов опеки не терпела мата, — блядь же блядью, давала направо-налево. Кто поил с тем и еблась. Одна мотня знает от кого рожала.
Бам-бам-бам!
— То есть официально отца нет? — дотошно уточнила соцработница.
— А да хуй его знает, вроде и замужем была. Не помню я, разве всех этих шалашовок упомнишь… — Бам-бам-бам. Участковая коротко повернула голову и рявкнула, — да прекрати ты!
Мяч на секунду замер в ловких руках тринадцатилетней хозяйки. Но она тут же снова пустила его в методичный путь: бам-бам…
Участковая поморщилась, но больше ввязываться не стала.
— Вы тут часто бывали? — работница органов опеки скучала и была не прочь поболтать.
— А хули мне тут бывать? — Анатольевна махнула лопатообразной ладонью — таким рукам могли позавидовать здоровые мужики — и припечатала ею стол, — у меня в одном этом доме три сидельца. Этой ебаной бляди мне не хватало. Если тут каждую шалаву воспитывать — своих детей не увидишь.
Мягкая и интеллигентная работница соц опеки передернулась от мысли, что у бабы-коня имеются муж и дети. А ведь правда имелись.
— Ну вот потому и труп теперь, — будто невзначай вполголоса заметила женщина, но участковая ее не расслышала и потому не обиделась. Вместо этого горячо продолжая:
— Она так-то ничего, работала. Ну мало ли, кто не выпивает?! Бывает за день намотаешься, сама придешь остограммишься, только так и спишь!
Весь этот диалог велся в присутствии тринадцатилетней девочки, едва потерявшей мать, но это никого не смущало. Баба-конь с каким-то даже пониманием пожала плечами:
— А эти пока шары не зальют — тихие. Ну ясное дело, как нажрутся куролесят, ну так контингент такой. Я…
Но тут ее прервали, в дверь заглянул молоденький покрытый прыщами и веснушками водила:
— Вероника Павловна, я подъехал, внизу машина.
— Да-да, Вадик, спасибо, — засуетилась и засобиралась соцработница, обрадовавшись случаю избавиться от словоохотливой собеседницы, которую так неосторожно втянула в разговор.
Участковая тоже поднялась, почти доставая макушкой до люстры, и всем своим массивным телом повернулась к сидящей на продавленной тахте девочке:
