— Сам дойдешь.
И больше не оборачиваясь вернулась в комнату.
Так или почти так заканчивался каждый разговор с детьми.
Конечно, они были профессору не ровня, о чем с ними было разговаривать? Но все же дети жили с ним в одном доме, оставались на его попечении. И профессору представлялось нормальным существование какого-то простого бытового общения. А его не было.
Поначалу он еще пытался разговаривать с Лизой. Объяснять ей что можно, а что нельзя. Как она должна себя вести и какие нормы приличия соблюдать. Но в ответ получал только глухое и угрюмое молчание, будто та глухая или немая. Сами дети навстречу шагов не делали и напротив во всем старались держаться подальше. Даже когда Денис Матвеевич в последнем уже приступе благодушия купил для мальчика (он так и не привык называть того по имени) фломастеры, малыш не понял, что это подарок и недоуменно расплакался — отдать пришлось Лизе. А девчонка только буркнула «угу», вместо «спасибо» и сразу же ушла в комнату, уводя с собой брата.
К середине осени Денис Матвеевич так устал от этой невыносимой тягостной ситуации, что начал считать ее безысходной. Каждый день, во всяком случае так ему казалось, был хуже предыдущего. И по утрам, когда он просыпался от детского плача за стеной, профессора посещало ощущение, что дольше жизнь с подопечными он не выдержит.
6
Однако, время шло своим чередом. Резко похолодало и стало чувствоваться, что на горизонте маячит зима. Дни ненавязчиво, почти незаметно сменяли друг друга. Будни перетекали в выходные, на их смену снова приходили будни. И происходило это не только в университете, но и в школе.
Та тоже жила своей жизнью, неделя за неделей чередуя понедельнично-субботнее расписание. В один из четвергов которого, когда за окном хмурилось сумрачное небо, а до выходных было еще далеко, старшеклассник Никита Мезенцев запыхавшись бежал на третий этаж. Как делал это в любой другой день.
Но в этот раз он так торопился, что на каждом шагу перемахивал три ступеньки. Впрочем, делая это играючи, потому что роста в одиннацдатикласснике было уже почти метр девяноста. А ведь он еще продолжал расти.
При том парень вовсе не казался долговязым. Никита был большим и сильным, как древнерусский витязь. Илья Муромец, но с мягким, добродушным, еще совсем мальчишеским лицом.
Эхо его шагов гуляло в коридоре, убегая вперед быстрее самого Никиты. Нигде и никогда тишина не достигает таких звенящих высот, как в загруженной уроками школе. Даже гулкие голоса учителей, едва слышимые сквозь приоткрытые двери звучат там будто из сквозь вату. Школу сковывает непререкаемый закон «тишина на уроках!». И идущего по пустому коридору одинокого ученика неизменно придавливает чувство вины за самое страшное преступление — прогул.
