Я поднимаю с железнодорожной насыпи небольшой камешек, прячу его в карман и возвращаюсь в вагон. Поезд движется по своему маршруту, а мои мысли бегут по узкоколейке от Пачалмы к Нижне-Ломову, где мы провели первую военную зиму…
Помню, сначала мы жили в школе. Малышей сразу взяли в детский сад, откуда они то и дело убегали, подрывшись, точно хорьки, под высокой оградой. Мы вели их обратно, а через несколько минут они снова вылезали из-под забора. Наконец воспитательница детского сада с помощью моей бабушки выучила горстку литовских слов. Этого хватило, чтобы малыши нашли с ней общий язык и не убегали домой. Мы получали талоны, по которым нас бесплатно кормили в ресторане, но поздней осенью, когда гитлеровские орды подступили к Москве, талонов больше не было. Малыши по-прежнему ходили в детский сад, а нам приходилось заботиться о пропитании для себя. Но как это сделать, если бабушке шел девяностый, мне — четырнадцатый, а сестренке Люсе — восьмой год?
Жили мы в то время в тесной комнатушке, в частном доме, хозяйка которого кормила нас. Ее муж и сын ушли на фронт. Женщина осталась одна в большом доме. Все комнаты были отданы беженцам. Она не держала под замком ни дрова, ни картошку, которую сообща накопали осенью на ее огороде, однако этих запасов не могло хватить надолго. Слишком много ртов было в доме этой русской женщины. И однажды запасы кончились.
Помню, в то утро она взяла меня за руку и хотела вести в город. За дверью намело горы снега, и она втащила меня обратно в комнату, велела снять изношенные ботинки и сама нашла валенки сына. Пусть эти валенки были и великоваты, и поношены, но я в них чувствовал себя как у Христа за пазухой. Меня уже не страшили вьюги.
Хозяйка повела меня к секретарю райкома партии, успевшему потерять руку на фронте. Я знал тогда не слишком много русских слов, но понял, что речь идет о нашей семье, о голоде… Секретарь повел меня в небольшую пекарню. Там и остался я в тот день, начав свой трудовой путь учеником пекаря.
Что значит в голодное время работать в пекарне — этого можно не объяснять даже самому наивному человеку. Но я хочу рассказать об одном случае.
Каждый день, возвращаясь с работы, я приносил домой буханку хлеба. Краденого хлеба. Только с той разницей, что про эту мою кражу знали все рабочие пекарни. Кроме заведующей — молоденькой Насти, которая еще ходила в вечернюю школу. Началось это в первый же день. Наш пекарь — пожилой дядя Ваня — на глазах у всех разрезал вдоль буханку хлеба и велел мне расстегнуть мой тоненький плащ. Он прижал половины буханки к моему животу и обвязал шпагатом, чтобы не выпали из-под плаща. И так было каждый день. Каждый день я приносил домой буханку хлеба военных лет, который был большим подспорьем для нашей семьи. За эту буханочку мы получали для малышей каплю молока, меняли ее на картошку, а иногда — на охапку дров или стакан крупы.
