Слово взял Белоголовов.
— Друзья! — сказал он, держа в руке стакан с яркокрасным тягучим вином. — Наш коллектив дружен и крепок. Враг окружил нас кольцом смерти и, как хищник, ждет нашей гибели. А мы все-таки на зло ему продолжаем жить! Больше того, мы знаем, что будущее принадлежит нам. Выпьем за это будущее, за нашу дружбу, за победу, которую мы рано или поздно одержим!
Неожиданно захрипел репродуктор. Финны господствовали в эфире, и лишь отдельные слова московского диктора вырывались из черного диска. И по этим русским, бьющим по сердцу словам угадывалось трудное положение родины и ее столицы Москвы.
Взволнованные, слегка возбужденные вином, мы вышли на воздух. Стоял теплый безветренный вечер. Темное небо было усыпано звездами. Ни одного выстрела. Ни одной ракеты. На деревьях не шуршала листва. Над городом, парком и морем стояла чудесная тишина. Только на севере чуть заметно трепыхало бледное зарево над догоравшим гангутским лесом. Мы шли по берегу бухты и тихо напевали старинную морскую песню. День прошел хорошо.
Перед тем как итти спать, мы со Столбовым спустились в новое подземное отделение. Раненые уже спали, в палате слышалось их мерное, сонное дыхание. Некоторые ворочались и стонали. На столах у дежурных сестер мигали приспущенные керосиновые лампы, бросавшие полоски света в узкие проходы между кроватями. Там, где лежали самые тяжелые, дежурила Мария Дмитриева. Высокая, худая, в туго завязанной косынке, она сидела возле краснофлотца Ермакова, перенесшего накануне большую операцию, и делала ему вливание физиологического раствора. Тут же, опершись о спинку кровати полными, обнаженными до локтей руками, стояла Качан. Она с утра перебралась сюда со своими ранеными и была в очень хорошем, приподнятом настроении. С ее измученного лица впервые за время войны исчезло выражение напряженного ожидания несчастья. Она даже улыбнулась, увидев нас, и кокетливым, грациозным движением поправила белый платок, покрывавший ее пышные рыжие волосы.
— Эмма Абрамовна, — сказал я, — пора спать. Идите к себе. Сейчас совсем тихо. Дежурный хирург справится со всеми делами.
Она с тревогой взглянула на меня, как бы снова возвращаясь к пугавшей ее действительности.
— Нет, я хочу понаблюдать за Ермаковым. Вот свободная кровать. Разрешите мне остаться здесь до утра.
Мы пожелали ей спокойной ночи и обошли отделение. Как это обычно бывает при первых обходах, мы не узнавали многих, давно уже лежавших у нас раненых, очутившихся теперь на новых местах. Они выглядели здесь как-то иначе, чем в «яслях» или в подвале. Наше внимание привлек молодой голубоглазый человек с огромной шевелюрой, с давно не стриженными вьющимися усами и баками. Это был раненный в ногу лейтенант из артиллерийского дивизиона, поступивший в отделение несколько часов назад. При скудном свете ночника, откинувшись на подушку, он что-то писал на клочке бумаги, под который была подложена раскрытая книга.
