— Зачем нас собрали в такую рань? — набросился он на меня, лишь только я показался в дверях отделения. — Кто это додумался лишать нас теперь даже воскресного отдыха?
Зная горячий характер Столбового, я промолчал и сделал знак старшей сестре — развертывать дополнительные палаты. В отделении закипела дружная и слаженная работа.
— Бесполезное занятие! — продолжал ворчать Столбовой. — Какой толк от этих тренировочных сборов? Ведь для всех ясно, что если начнется война, мы ни на минуту не останемся в этом деревянном домишке, а сейчас же уйдем куда-нибудь в лес, в скалы, под землю…
Прошло несколько томительных и долгих часов. Уставшие и невыспавшиеся люди молча сидели во дворе, в коридорах, на ступеньках многочисленных лестниц. Многие дремали, склонив головы на скрещенные руки. Наконец из отрывочных слухов, проникших из штаба базы, из редакции газеты «Красный Гангут», из городского радиоузла, выяснилась причина раннего сбора: этой ночью фашисты вероломно напали на Советский Союз, их самолеты только что бомбили Ригу, Либаву, Севастополь, Киев, Одессу.
Между тем на финской границе царило спокойствие. По заведенному расписанию, ровно в девять часов утра в госпиталь привезли молоко, которое гангутские пограничники ежедневно получали от финнов на перешейке. Очевидцы, уже успевшие там побывать, рассказали, что процедура вручения молока совершилась в обычное время и с обычными церемониями. Финские офицеры, как всегда, были изысканно вежливы и с удовольствием закурили «Беломорканал», по установившемуся обычаю предложенный нашими дежурными по заставе. Начальник госпиталя не получал еще никаких приказов и безотлучно сидел в своем кабинете около телефона, ожидая звонка из штаба базы.
День был в разгаре. Становилось жарко. Я вышел из госпитальных ворот. У проходной будки прохаживался вооруженный краснофлотец. На улицах стояла необычная тишина. Прохожих почти не попадалось, и город казался безлюдным и опустевшим. Только из дверей единственного на Ханко «универмага» доносился говор женщин, покупавших продукты к воскресному обеду. Несколько девушек в белых платьях, с мохнатыми полотенцами на плечах медленно шли на пляж.
Я возвращался назад по извилистому переулку, покрытому нетронутой сочной травой. От раскаленных камней поднимались волнистые струи горячего воздуха. У дома с покосившимся балконом висел репродуктор. Когда я поровнялся с ним, он вдруг заговорил.
Никогда не забыть этих минут! Говорил товарищ Молотов. С потухшей папиросой в руках я долго стоял на безлюдной улице Ханко и жадно ловил каждое слово, летевшее из родной, далекой Москвы. Значит, война! Там, за туманным горизонтом моря, синевшего между домами, были Таллин и Ленинград. Там лежала наша Большая земля, уже обагренная первой кровью войны… Там остались дорогие, близкие люди…
