Юность Татищева | страница 47



— А помнишь, Васенька, ты и заснуть не мог без сказки старой своей няньки Акулины? Теперь вот Никите сказки сказываю, а все вспоминаю, как ты-то слушал меня подолгу.

— Ах, нянечка, не уходи без сказки! Я все помню: и про Ивана — царева сына, и про зверя мамонта…

Никифор и Иван тоже стали просить, и няня осталась. Присела у Васиного изголовья, подумала, морщинки разгладились на ее добром лице.

— Это еще от деда своего тоже слышала. При царе Алексее Михайловиче было. Шли, значит, два стрельца с войны в слободу к себе. День идут, два идут, притомились, а путного ночлега не сыскать. Вот приходят в село. А на краю села — избушка, старенькая да ветхая, а рядом — новая, пятистенная, просторная и высокая. В старой-то избе большая семья живет: дед со старухой, да два сына, да две невестки, да внуков пятеро. Просятся стрельцы на постой, но куда там поместиться. А новая изба пустехонька стоит. Дивно это стало стрельцам; чего это так теснятся и мучаются люди, а жило пустое стоит. Просятся они, значит, у хозяев в новую избу переночевать. Те говорят: пожалуй, ночуйте, да только упредить мы вас должны вот об чем. Страху много по ночам в избе этой. Те, известно, притомились, и не робкого десятка. Что нам, говорят, страхи, мы вон каких страхов на войне натерпелись, небось не спужаемся. И пошли в ту пустую избу ночевать. А на всякий случай, перед тем как идти, спросили у хозяев, какие они, страхи-то. Те отвечают, что только улягутся спать, как в полночь вдруг шибко так завоет в трубе, и голос чей-то ясно трижды повторяет: кидаюся, кидаюся! Ну, известно, после того все наутек, так и живут в старой негодной избе…

Никифор и Иван уже мирно спали. Нянька укрыла их, поднявшись с низкой скамейки, на которой сидела. Один Вася сидел в постели, подтянув одеяло к самому подбородку, зачарованными глазами глядел на няню.

— Ну что же, Акулина, что же дальше было?

— Так вот, — совсем тихим голосом продолжала рассказ свой она, — стрельцы-то поели, чего бог послал, да и отправились в ту избу спать. И только заснули они на лавках, как разбудил их страшный вой в печной трубе. Оба проснулись и слышат, как кто-то тоскливо так и громко говорит: кидаюся! кидаюся! Те, знамо дело, оробели в темноте-то. Один быстро так сапоги натянул, мешок схватил да наутек. А второй замешкался, обуться-то быстро не успевает. А тут в третий раз: кидаюся! Подхватился стрелец с лавки, впотьмах налетел на печь и в сердцах как крикнет: ну и кидайся! Туг звон большой раздался, будто что-то тяжкое упало из трубы, и засветилось в печи золотое сияние, аж глазам больно. Глядит стрелец, а в печи целая горка золотых монет. Еле докликался товарища своего. Вытряхнули они из мешков-то пожитки да набрали туда золота, и хозяевам еще осталось… Вот так-то, милый Васенька. А теперь спи, голубок.