«У пустоши Сонковой, что проехали, на речке Сить стояла храбрая дружина князя владимирского Юрия Всеволодовича. И шла сюда татарская рать, и вел ее зело громадный и страшный хан Бурундай. Ночевал тут в лесу Юрий Всеволодович, а поутру скачут к нему славные богатыри русские Георгий и Леонид, что в дозоре стояли, зовут на холм подняться. Поднялся князь на холм, видит: кругом сила татарская несметная, за ночь все дороги перекрыли, не уйдешь. Правда, брался вывести дружину князя через болота старец Зосима, что жил тут одиноко многие годы. Но не таков был князь Юрий, чтоб дать ворогу дорогу, хотя бы на каждого русича и по сту врагов приходилось. Обнялся князь с витязем-соименником Георгием и с богатырем могучим Леонидом, разделили они дружину на три отряда и ударили на три стороны по татаровьям. До поздней ночи шла битва, и пали русичи за родную землю. Только и татаровья множества своих недосчитались, и хана Бурундая лишились и дале не пошли. Так рассказывает летопись».
— А когда это было? — спрашивает Васенька.
— Известно доподлинно, что 4 марта 1238 года, «тако году начало бысть», — пишет летописец.
— А год начинается в сентябре. — Васенька помнит это с учителевых слов.
— В то далекое время на Руси начало году считали с марта…
За Киасовой горой, на берегу реки Кашинки, путников ждали посланные воеводой Иваном Юрьевичем стрельцы — двенадцать человек верхами и при оружии. Не перевелись еще лесные разбойники в округе, их веселые свисты и клики не раз заставляли Никиту Алексеевича вынимать и оглядывать пару пистолетов, прихваченных в путь. Но все обошлось благополучно. Вот в ранних сумерках появилась громада собора Сретенского монастыря, проехали слободские избы, подъемный мост через ров и въехали в кремль. Стены его так и не восстановили после пожара, но выстроили каменных домов десятка два. Возле одного из них, воеводского, стоявшего вплотную к соборной церкви Петра и Павла, спешились стрельцы, а путники сошли на землю из экипажей.
В большом покое воеводского дома, озаренном сотней свечей, сошлись за столом братья Федор, Никита и Иван, а с ними приехавший из Москвы сродственник Михайла Юрьевич Татищев. У последнего кафтан блестит серебряной да золотой ниткой, на перстах кольца дорогие, говорит, как старший, а братья-воеводы слушают да кивают.
— Государю-царю Петру Алексеевичу восемнадцатый год идет, а бояре уж отказались от попыток вразумить его, на старое русское благочестие настроить. Молод, да в делах государственных мужествен. Иноземца Франца Лефорта с Кукуя-слободы за друга и советника чтит, денщика своего Алексашку в офицеры произвел. С патриархом святейшим Иоакимом говорит, как будто равный, и свое гнет. Дума боярская приговорила: выдать царю Петру восемь тысяч рублев на корабельные надобности. На воевод Татищевых не гневается, а на многих других, мздоимцев и лиходеев, зело гневен и перевешать грозит. И так порешил молодой государь: чтобы воеводам долее двух лет на одном месте не сидеть. Проводим сегодня на военную службу Ивана, а там и вам, Федору и Никите, ждать новых назначений. Свойственница наша государыня-царица Прасковья Федоровна зовет стольниками к себе детей Татищевых, коим от семи до двенадцати лет исполнилось. Я помогу, если что покуда на московской земле обживутся. Славно для рода нашего, коли будут Татищевы при главных событиях государственных. А события грядут великие…
