Утром, после ухода мамы на работу, Вера бесцельно бродила по квартире, придумывая, как легче добиться отчисления. Сначала она решила просто не ходить, пусть ее отчислят за прогулы и несданную сессию, потом, сообразив, что, пока ее отчислят, Севка может раздуть дело, она решила написать заявление, сразу же отнести его в деканат и сняться с комсомольского учета. Она села писать, но никак не могла придумать мотивировку. «По состоянию здоровья» — ее пошлют к врачам, а те скажут, что она совершенно здорова… «Из-за тяжелого материального положения» — ее вызовет Михаил Алексеевич, предложит свою помощь — выйдет еще хуже. «Из-за срочного переезда в другой город» — потонешь во вранье… А что сказать маме? Правду нельзя — она снова впадет в шоковое состояние. Объяснить, что ее отчислили за неспособность? «Уж лучше признать себя бездарной», — решила Вера.
Посмотрев на часы, она с тоской подумала, что сейчас кончается семинар, а потом у них («уже не у нас») будет актерское мастерство.
Когда зазвонил телефон, Вера не решилась поднять трубку — наверно, ее уже вызывают в комитет комсомола, Севка из ненависти к ней поднял шум с утра. Телефон продолжал упорно звонить. Подумав: «Все равно не спрячешься», Вера сняла трубку и услышала веселый голос Муськи:
— Дрыхнешь? — кричала она. — Мотаешь? А Мэтр гневается: подать сюда Веру! Дуй стометровкой! Сегодня твои сцены пойдут.
Их курс тогда работал над отрывками из разных пьес. У Веры были «Виринея» Сейфуллиной и Лия Компас из «Дельца» Газенклевера.
Когда она на цыпочках вошла в аудиторию, Михаил Алексеевич не сделал ей замечания, только выразительно посмотрел на часы и распорядился:
— Иди на площадку, начнем с «Виринеи».
Вера растерянно огляделась — все было как обычно: Муська подмигнула ей, Даша показала кулак, Севка, с подавленным видом, сидел в дальнем углу.
В голове у Веры был сумбур, и начала она плохо.
— Пустая, как турецкий барабан! — громыхал великолепным басом Михаил Алексеевич. — Соберись! Выкинь чушь из головы! Думай по существу.
И он взялся за Веру с такой энергией, что ей пришлось забыть свои огорчения и проникнуться горестями Виринеи.
Еще с месяц она была настороже, но когда после чернового прогона отрывков началось обсуждение — Михаил Алексеевич учил их анализировать работы товарищей, и Севка произнес панегирик в адрес Веры, — она поняла, что ничего не будет. Произошло необъяснимое — ничего не произошло.
Много лет спустя, после войны, они, встретясь с Муськой, вспоминали своих сокурсников — кто жив, кто где? Восемь их мальчиков погибли на фронте. Дошли до Севки Васильева. Он был жив. И только тогда Муська рассказала, что в тот памятный день она, словно почуяв неладное, вернулась за Верой и стала свидетельницей случившегося. Она очень растерялась, не успела вмешаться, а Вера вылетела в таком трансе, что не заметила ее. Муська рассказала об этом одной Даше, они сразу позвонили Михаилу Алексеевичу, и тот велел им приехать. Выслушав их, он побелел, с горечью сказал: «Каков мерзавец!» — вызвал такси и вместе с девочками помчался в институт. Там Даша нашла Васильева, привела его к Мэтру, какой состоялся разговор, конечно, неизвестно, но с тех пор Севка затих. Все необъяснимое имеет объяснение.
