За окнами сентябрь | страница 59
Вера заплакала и перестала видеть написанное. Отложив письмо, достала платок и, то вытирая льющиеся слезы, то кусая его, чтобы не зарыдать в голос, тупо повторяла: «„Я женюсь!“ Он женится!» Ревнивая мысль «на ком?» заставила ее снова взять письмо. Держа его на расстоянии, чтобы не закапать, плача и задыхаясь, она продолжала читать:
«Я уверен, что это не будет для тебя ударом. Ты живешь полной, интересной жизнью, я для тебя был «на сладкое», без него легко обойтись. Я бесконечно благодарен тебе за счастливые дни, которые ты мне подарила. Ты навсегда останешься для меня близким, родным человеком. Желаю тебе счастья, которого ты вполне заслуживаешь. Не сердись на меня, не таи зла и пиши о себе, о Пете. Прощай, дорогая моя и, если быть честным, все еще любимая. Твой Глеб».
Первым побуждением Веры было немедленно мчаться в аэропорт и, дав телеграмму «встречай», вылететь ближайшим рейсом. Она не сомневалась, что своим появлением поломает его женитьбу на какой-то неизвестной, но уже ненавистной ей женщине. Она начала было собираться, но трезвая мысль: «А что дальше?» — остановила ее. Ее приезд он воспримет как полную капитуляцию. Но даже сейчас, понимая, что окончательно теряет его, и готовая, как ей казалось, на все, чтобы не допустить этого, она знала, что ничего не изменит в своей жизни. Да, она хочет быть с ним, но, ничего не меняя, «приплюсовать» его. Значит, он прав! И незачем лететь. Бессмысленно. Нужно расстаться достойно. Вера взяла листок бумаги и, капая на него слезами, написала:
«Мне очень больно. Но это пройдет. Буду учиться жить без тебя, без надежды на завтрашнее письмо, скорую встречу, общее будущее. Постараюсь отвыкнуть, забыть. Тоже буду честной: сейчас у меня нет сил пожелать тебе счастья с другой. Некоторое время не пиши мне. В.»
Закрылась и эта страница ее жизни.
Вера занялась нелегким делом «отвыкания». С несходящей улыбкой — никто не должен видеть, как ей плохо, — она прилежно занималась хозяйством, болтала о пустяках с подругами, терпеливо выслушивала все опасения мамы, аккуратно ходила на репетиции к своему режиссеру, но работалось ей в ту пору трудно, часть душевных сил уходила на борьбу с собой, а в ее деле без души ничего не добьешься.
— Ты нынче не в форме, — сердился режиссер, — и что за хаханьки? Прекрати!
А она все улыбалась, улыбалась до того, что болела мускулы рта, и только вечером, оставшись одна, снимала улыбку, как натершую ногу туфлю.