Властная нотка в голосе, видимо, произвела впечатление, и администратор со вздохом сказала:
— Одноместный в резерве держим. Ну, так уж и быть…
Вера сдала паспорт, заплатила, и дежурная проводила ее в номер, оказавшийся крошечной кельей с окном-амбразурой. Взглянув на узенькую железную кровать, Вера ехидно справилась:
— Кроватку в Алексеевском равелине позаимствовали?
Дежурная, ничуть не обидясь, объяснила, что к Ноябрьским сдают новую шестиэтажную гостиницу, а эта закрывается и им теперь уж ничего не дают, и, пожелав приятных снов, ушла.
Вера кое-как умылась ледяной водой, тщательно обследовала постель — старенькое белье было абсолютно чистым, — приняла снотворное и улеглась на застонавшую даже под ее небольшим весом кровать. Отвлекая себя от мыслей о завтрашнем концерте — разволнуешься, совсем не уснешь, — она снова вернулась к мыслям о прошлом.
Тогда, той ночью, ей хотелось зареветь от обиды. Но она не позволила себе — завтра будут набрякшие глаза. Может быть, она все-таки была привязана к Павлу? Он тоже не спал, ворочался, тяжело вздыхал. А она старалась сообразить — кто же та женщина? Имя было смутно знакомым.
Вера никогда не интересовалась работой мужа, его служебными отношениями и даже о теме его диссертации толком не знала. Когда ее спрашивали об этом, она пожимала плечами: «Какая-то абсорбция…» После его защиты дома был устроен прием. Пришло человек двадцать совершенно незнакомых людей. Среди них была маленькая, завитая барашком, остроносенькая женщина в необычайно ярком платье. Даже глаза резало, — вспомнила Вера свое впечатление. Кажется, ее звали Лидой? Совершенно верно! Когда вечер был уже в разгаре, счастливый, подвыпивший Павел обнял эту женщину за плечи и попросил:
— Спойте, Лидуша.
Она кокетливо взглянула на него и тоненьким голоском затянула «Рябину». «Деревенские посиделки», — оценила про себя Вера ее выступление.
После ухода гостей, когда они вдвоем ликвидировали «угар и горчицу», как называла Вера последствия приемов, она скептически спросила, кто эта «вокалистка». Павел объяснил, что она младший научный сотрудник, и с несвойственной ему горячностью добавил: очень добрый и несчастливый человек. Горячность его Вера отнесла за счет градусов и велела не трогать посуду. Несомненно, это она! Значит, уже тогда что-то было! Стало еще обиднее.
Утром, делая вид, что ничего не произошло, Вера накормила всех завтраком, проводила и уселась среди утреннего беспорядка, пытаясь представить себе, как теперь все будет. Дома нужно делать «бонн мин», дети и мама должны быть уверены, что расстались они по взаимному доброму согласию. А разве это не так? Она ведь всегда хотела.
