О ненависти [Публикация ж.Знамя 1991-6] | страница 6

Я не разделяю пессимизма этих наблюдателей. И тем не менее признаю, что та часть мира, из которой я приехал — если нам не удастся сохранить бдительность и здравый рассудок, — может стать подходящей почвой для возникновения и развития коллективной ненависти. Это объясняется многими более или менее понятными причинами.

Прежде всего необходимо иметь в виду, что на территории Центральной и Восточной Европы перемешано много разных наций и этнических групп, так что с большим трудом можно было бы вообразить какие-то идеальные границы, однозначно отделяющие друг от друга места их обитания. Здесь много национальных меньшинств и меньшинств внутри этих меньшинств, границы зачастую весьма условны, короче говоря, это своего рода международный общий котел. У здешних народов было мало исторических; возможностей для обретения политической самобытности и собственной государственности: на протяжении столетий они жили под Австро- Венгерской монархией, после кратких межвоенных пауз тем или иным способом были подчинены Гитлеру, а затем или вскоре после того — Сталину, На процессы, которые у западноевропейских народов заняли целые десятилетия' и столетия, большинству центральноевропейских народов было отпущено всего лишь.двадцать межвоенных лет.

В их коллективном подсознании оправданно присутствует ощущение исторической несправедливости. Гипертрофированное чувство обиды, характерное для ненависти, может здесь поэтому вполне- логично найти благоприятные условия возникновения и развития.

Тоталитарная система, которая долгие годы господствовала в большинстве этих стран, кроме всего прочего отличалась тенденцией все сделать одинаковым, уравнять, унифицировать, ради чего десятилетиями последовательно подавлялась всякая самобытность и, если хотите, «ина- кость» порабощенных народов. Начиная со структуры государственного управления и кончая звездами на крышах—все было одинаковое, импортированное из Советского Союза. Стоит ли удивляться, что, когда эти народы избавились от тоталитарной системы, они с небывалой остротой узрели друг в друге эту неожиданно освобожденную «инакость»? И надо ли удивляться, если эта долгие годы не обнаруживавшая себя, а поэтому достаточно не прочувствованная и не осмысленная «инакость» могла показаться странной? Избавившись от униформы и сбросив маски, которые были нам навязаны, мы, собственно, впервые видим истинные лица друг друга. Происходит нечто вроде шока от «инакости». А тем самым создаются и благоприятные условия для возникновения коллективного отпора, который при определенных обстоятельствах может перерасти и в коллективную ненависть.