Неловко. Затем он громко говорит, словно обращаясь к той другой девушке:
– Я бы сказал ему, что он мертв и похоронен и что поверх него похоронены еще четверо других. Сколько?..
С этим вопросом он поворачивается к ней, чтобы уточнить. Она считает на пальцах. Переигрывает, намеренно прижимая палец к губам, притворяясь, что задумалась, а затем загибает еще один палец. Он продолжает:
– Я похоронен поверх него… Я хотел бы быть похороненным поверх него… или в тебе.
Она бросает в ответ:
– Нет уж, сверху буду я.
Договор заключен.
Он пожирает ее глазами, точно они собираются заняться этим здесь и сейчас. Вы схватываете идею. Единственное, что есть в происходящем милосердного для вас, – это что они устроили представление не прямо вам в лицо, что позволяет сделать вид, будто вы не понимаете. И вы, насколько возможно светски, подвигаетесь к той другой девушке и заводите вежливый разговор. Вам нужно время. У вас мутится в голове. Если то, что вы думаете, действительно происходит, то вам лучше убраться отсюда, поскольку это по-настоящему мерзкое дерьмо.
Но вы не можете быть уверены. По крайней мере, не так быстро. Что, если вы неправы и скроетесь бегством? Это будет уже во второй раз. Это ее друзья, что они о вас подумают? Или она сама. Если они смеются над вами сейчас, что они сделают, когда вы уйдете? Так что вы остаетесь. Та другая подруга ничем вам не помогает. Она буквально оглядывается на нее, словно говоря: «Он – твоя проблема, сама с ним и разбирайся». Она разбирается. Вы облокачиваетесь на стойку, разговаривая еще с одним из ее друзей, с каким-то олухом из Голуэя. Кстати говоря, единственная причина, по которой вас пригласили, – это потому что здесь присутствуют двое ее друзей, приехавших в город только на выходные, с которыми вы должны познакомиться. Это, как вы позднее понимаете, и есть те студенты-издатели из Гарварда. Одна из них – ирландка, и вы хватаетесь за соломинку. Старые школьные приятели, несомненно. И они стоят примерно в пяти ярдах от нее. Потом это происходит. Медленно. Или, может быть, вам только кажется, что медленно, словно вы вспоминаете это в замедленной съемке. Бразильская Рубашка натянул зеленую камуфляжную куртку и держит в руках парусиновую сумку. Он подходит к вам и ставит сумку на пол рядом с вашими ногами. Взмахнув кистями рук, поддергивает выше манжеты, как пианист перед началом исполнения. Вы ощущаете облегчение, поскольку думаете, что он собирается уйти. Теперь он стоит перед вами, меряя вас взглядом с ног до головы. Он берет то, что, как вы знаете, называется экспонометром (используется фотографами для измерения количества света, отражаемого предметом), и делает замер. Эта штука направлена на вас. Жестами показывает какие-то числа людям, которые теперь подозрительно смахивают на маленькую аудиторию, состоящую из девушки, которую вы любите, и ее союзников. Они болтают между собой, но бросают взгляды на вас и вашего нового друга с нескрываемыми ухмылками и периодическими взрывами глумливого смеха. Вы спрашиваете Бразильскую-Рубашку-Теперь-В-Камуфляжной-Куртке, не собирается ли он сделать фото. Он не отвечает. Поскольку вы арт-директор, вам знакомы жесты, которые он делает, сообщая фотографу, какую скорость затвора и диафрагму установить на камере. Вы ощущаете неуверенность. Во всем этом есть что-то неправильное. Этот парень действует с профессионализмом, который начинает нервировать вас. Нынче вечер пятницы, разве не следует всем быть более расслабленными? Почему он так серьезен? Потом вы видите, что экспонометр исчез. Снова спрятан в сумку? А он держит в руках камеру. Отводит ее от себя. Плотно зажмурив один глаз, смотрит вначале сквозь объектив на свет, затем вниз. Он переигрывает. Его движения клоунские и гротескные. Словно он выполняет определенные действия, чтобы доставить удовольствие остальным. Однако что же это за удовольствие? Он смотрит только в объектив. Снимает с него пылинку, чтобы видно было отчетливее.
