– Вы же не брились сегодня, правда?
Должно быть, я побледнел.
– Да. Брился. Я…
– Ой, да перестаньте, я ужасно разочарован!
Я как раз собирался спросить его, а что, по его мнению, чувствую я сам, когда он добавил:
– Мы здесь, в лагере, не бреемся. Обстановка предполагается неформальная, но, думаю, поскольку вы, строго говоря, все же на работе, на сей раз мы посмотрим на это сквозь пальцы.
Я искренне рассмеялся.
Я буду жить! И что еще важнее, мне не придется сдавать анализ на ВИЧ, прежде чем снова встретиться со своими любимыми. Время, проведенное в этом лагере, где повсюду пели птицы, а все детишки были так милы и добры друг к другу, пробудило во мне нечто знакомое. Я видел, как мы с Эшлинг живем где-то в лесу, похожем на этот. Солнце заливало светом наше счастье, смех эхом отдавался среди деревьев, пока мы не принимались шикать друг на друга, чтобы не разбудить малыша. Какими счастливчиками мы считали себя из-за того, что наш ребенок не заражен какой-нибудь ужасной болезнью!
Номер телефона моей будущей жены горел и пылал в кармане на моем бедре, и внутри ящика рабочего стола, и в нескольких других местах, где именно – я не мог вспомнить. Я принял меры предосторожности, записав его и разложив в несколько разных мест, чтобы не потерять. Я не дурак. Мне приходилось бороться с искушением позвонить ей. Все время.
Физическая жажда.
Я был в плохом состоянии. Я имею в виду, я даже не смотрел на девушек пять лет, и вот все это обрушилось на меня. Я даже не понимал, что оно – это. Я никогда прежде не испытывал таких чувств. Теперь мне не хочется даже вспоминать, но я действительно то ли был влюблен, то ли потерял рассудок. Мой взгляд тяжелел, когда я думал о ней, одна только мысль о ней заставляла расширяться зрачки.
Реклама лагеря прошла на ура, даже завоевала какую-то награду. Все дети, которых мы снимали, к сегодняшнему дню уже умерли.
Даже не понимаю, что с этим делать.
Но уж как есть. Мне легко быть абсолютно честным на этих страницах, поскольку вероятность того, что кто-то когда-то их опубликует, так мала. По крайней мере, мне они пойдут на пользу как форма терапии.
Что я ощущал – любовь или одержимость? Не знаю до сих пор. Каким-то образом мысль о ней или даже просто мысль позвонить ей помогала мне держаться в эти миннесотские ночи.
Итак, я позвонил ей, и мы поболтали, в основном о рекламе, а следовательно, обо мне. Мне показалось, она заинтересовалась. Может быть, так и было. По крайней мере, это сделало бы наш разговор приятнее для нее. Не могу не думать о том, что она, должно быть, отнеслась к этой части всего происходившего, как проститутка относится к небольшому разговору перед сексом. Надо выслушать часть его дерьма, пока он не почувствует себя достаточно комфортно, чтобы пришел стояк – а без стояка никак, потому что тогда он не станет заниматься сексом с тобой, а тебе нужно, чтобы он занялся с тобой сексом, иначе ты не получишь денег. Вот, как я думаю, что это было. Она слушала меня, я знал, что она слушала меня. Опять же, в этом весь я. Мужское эго. Как тот парень, который верит, что шлюха кончает, когда ему так кажется. Я хочу верить, что она слушала меня, и что я ей нравился, и – да, что она даже любила меня немножко. Даже сейчас я, кажется, хочу в это верить. Безумие, а?
