– Э-э, я, собственно, и не рассчитывал, – удивленно ответил Страннинг. – Я полагал, что вас продержат в больнице по крайней мере все выходные. – Официальный ханжеский тон не сумел скрыть его неодобрения, почему же этого не сделали. – Я могу обеспечить вам замену на полтора месяца. Не беспокойтесь.
– Не нужно. Я выйду в понедельник.
Но к понедельнику объявились новости: в моем классе было проведено расследование, вызвали и допросили свидетелей, обыскали шкафчики, обзвонили всех сотрудников. Доктор Дивайн, как ответственный за соблюдение правил здоровья и безопасности, дал консультацию – он, Слоун, Страннинг, Главный и председатель Правления доктор Пули долго просидели с Андертон-Пуллитами в кабинете Главного.
Результат: когда я вернулся в школу в понедельник утром, класс стоял на ушах. То, что случилось с Коньманом, затмило даже недавнюю – и в высшей степени неблагоприятную – статью в «Икземинере», которая приводила к мрачному выводу, что в Школе завелся тайный информатор. Результаты директорского расследования были неопровержимы: в день несчастья Коньман купил в школьной кондитерской пакетик арахиса и принес его в класс во время обеденного перерыва. Сначала он это отрицал, но нашлись свидетели, которые это помнили, в их числе один преподаватель. В конце концов Коньман признал: да, он купил арахис, но не клал орехов в банку. Кроме того, говорил он со слезами на глазах, ему нравится Андертон-Пуллит и он ни за что не сделал бы ему плохо.
Составили отчет, начиная с временного исключения Коньмана, в котором перечислили свидетелей его драки с Джексоном. Конечно, Андертон-Пуллит находился в этом списке. То есть мотив был установлен твердо.
Разумеется, в Центральном уголовном суде это не прошло бы. Но школа не суд, у нее свои правила и свои способы их применения; своя система, свои меры предосторожности. Подобно церкви, подобно армии, она сама решает свои проблемы. К тому времени как я вернулся в школу, Коньмана судили, признали виновным и отстранили от занятий до середины триместра.
Лично я не слишком верил, что это сделал Коньман.
– Он, конечно, способен на всякое, – говорил я Диане Дерзи в преподавательской во время обеда. – Он хитрый маленький негодник и скорее что-нибудь стащит, чем выставит себя перед всем честным народом, но… – Я вздохнул. – Не нравится мне все это. И Коньман не нравится – но я не могу поверить, чтобы даже он мог сделать такую глупость.
– Нельзя недооценивать глупость человеческую, – изрек стоявший рядом Грушинг.
