Вместо этого можно воровать в магазинах. Убедить Леона, что я делаю это ради забавы, было не трудно: мы устраивали соревнования по краже пластинок и делили добычу в нашем «клубе» – в лесу за школой. У меня неожиданно открылись способности к этой игре, но Леон был прирожденным и бесстрашным вором. Для этой цели он приспособил длинное пальто и засовывал пластинки и компакт-диски в широкие внутренние карманы, так что едва мог передвигаться под их тяжестью. Однажды нас чуть не поймали: когда мы уже шли к выходу, подкладка порвалась и пластинки с конвертами рассыпались по полу. Девушка за кассой уставилась на нас, покупатели разинули рты, и даже магазинный полисмен остолбенел от удивления. Первой мыслью было дать деру, но Леон виновато улыбнулся, аккуратно собрал пластинки и только тогда понесся к выходу, и полы его пальто развевались, словно крылья. Долгое время мы не осмеливались снова зайти в этот магазин, но в конце концов решились – по настоянию Леона, хотя он и сказал, что большую часть товара мы уже утащили.
Это вопрос отношения к делу. Тут Леон стал моим учителем, хотя, узнай он о моем обмане, даже он уступил бы мне пальму первенства в этой игре. Но это было невозможно. Для Леона большинство людей были «банальными», обитатели «Берега» – «сбродом», а жильцы муниципальных домов (включая квартиры на Эбби-роуд, где когда-то жили мы с родителями) – «клушами», «быдлом», «шалавами» и «чернью».
Его презрение было мне понятно и близко; и все-таки моя ненависть проникала глубже. Мне было известно то, что наглухо скрыто от Леона с его красивым домом, с его латынью и электрогитарой. Наша дружба не была дружбой равных. Тот мир, который мы создали для нас двоих, не мог вместить ребенка Джона и Шарон Страз.
Единственное, о чем можно было сожалеть, – игра эта не могла длиться бесконечно. Но в двенадцать лет редко задумываются о будущем – если и собирались на моем горизонте темные тучи, моя новая дружба была слишком ослепительной, чтобы их заметить.
Школа для мальчиков «Сент-Освальд»
Среда, 15 сентября
Вчера, придя в класс после обеда, я увидел рисунок, приколотый к доске объявлений: не слишком искусная карикатура на меня – с гитлеровскими усиками и словами на облачке: «Juden ’raus!».[26]
Повесить ее мог кто угодно – какой-нибудь из Дивайновцев, кто был здесь после перерыва, или один из географов Тишенса, даже дежурный ученик с извращенным чувством юмора, – но я знал, что это дело рук Коньмана. Я понял это по его самодовольному и насмешливому лицу, по тому, как он прятал от меня глаза, как слегка медлил произнести «сэр» после «да» – эту маленькую дерзость заметил только я.
