12.00. Частная клиника. Новолужнецкий пр., д. 7
Просторная белая палата с широкой белой кроватью. Белые жалюзи на окнах. Букет белых лилий на низком белом столе. Белый телевизор. Белые стулья.
В кровати спали Лапин, Николаева и Боренбойм. Лица их были сильно измождены: синяки под глазами, желтоватый цвет ввалившихся щек.
Дверь бесшумно отворилась. Вошел тот самый полноватый и сутулый врач. Стал приоткрывать жалюзи. Вслед за ним вошли Мэр и Уранов. Встали возле кровати.
Дневной свет заполнил палату.
— Но они еще крепко спят, — произнесла Мэр.
— Сейчас проснутся, — с уверенностью произнес врач. — Цикл, цикл. Слезы, сон. Сон и слезы.
— Была проблема с парнем? — спросил Уранов.
— Да. — Врач сунул руки в карманы голубого халата. — Этих двух, как обычно, отправили в пятнадцатую. А его приняли сперва за наркомана. Ну и пришлось повозиться с переводом.
— Он правда кололся?
— На левой руке след от укола. Нет, он не наркоман.
Помолчали.
— Слезы… — произнесла Мэр.
— Что — слезы? — Врач поправил одеяло на груди Боренбойма.
— Изменяют лица.
— Если плакать всю неделю! — усмехнулся врач.
— До сих пор не понимаю, почему, когда человек начинает безостановочно рыдать, все всегда вызывают «неотложку»? А не пытаются сами успокоить… — задумчиво произнес Уранов.
— Страшно становится, — пояснил врач.
— Как это… прекрасно, — улыбнулась Мэр. — Первый сердечный плач. Это как… первая весна.
— Себя вспомнили? — покачивал массивной головой врач. — Да. Вы ревели белугой.
— Вы помните?
— Ну, голубушка, всего каких-то девять лет назад. Я и бородача вашего помню. И девочку с сухой рукой. И близнецов из Ногинска. Хорошая память у доктора. А? — Он подмигнул и засмеялся.
Мэр обняла его.
Боренбойм пошевелился. Застонал.
Бледная рука Лапина вздрогнула. Пальцы сжались. И разжались.
— Прекрасно. — Врач взглянул на белые часы. — Когда они вместе, цикл выравнивается. Так! Поторопитесь, господа!
Мэр и Уранов быстро вышли.
Врач постоял, повернулся и вышел следом.
Медсестра Харо бесшумно ввезла в палату кресло-коляску.
В кресле сидела худенькая старушка.
На ней было голубое старомодное платье. Голову покрывала таблетка голубого шелка с голубой вуалью. Голубые чулки обтягивали невероятно худые ноги, оканчивающиеся голубыми лакированными сапожками.
Старушка разжала сложенные на коленях морщинистые высохшие руки и подняла вуаль.
Ее узкое, худое, морщинистое лицо было исполнено невероятного блаженства. Большие голубые глаза сияли молодо, умно и сильно.
