И вот сейчас, в столовой, Эйдельман изучает микроволновую печь, обдумывая, как можно было бы использовать ее детали для создания машины. Ничто не отвлекает его: ни вонь из мусорного ведра, которое он забыл вынести сегодня утром, ни беспрестанное гудение старой флуоресцентной лампы, ни тихое пофыркивание кофеварки.
Когда Синди заговаривает с ним, он испуганно вздрагивает и оборачивается. Она стоит в дверном проеме, засунув руки в карманы халата, и, недоуменно подняв брови, глядит на Эйдельмана. У Синди приятное, хоть и некрасивое лицо и темные, коротко остриженные волосы. Глаза у нее зеленые, как весенняя трава. Она не улыбается: ее зубы цветом и формой напоминают древние кости, искривленные от долгого пребывания в гробу. Эйдельман слышал однажды, как она говорила другой кассирше, что откладывает деньги на отбеливание и выпрямление зубов. Может быть, когда это произойдет, он наконец увидит ее улыбку.
Впрочем, он понимает, каково это — копить деньги, когда работаешь в маленьком продуктовом магазине.
— Что ты сказала? — переспрашивает Эйдельман. Его голос звучит хрипло и неуверенно, словно ему нечасто приходится вести беседу. В общем-то, так оно и есть.
— Я спрашиваю, что с тобой? — повторяет Синди.
Прежде чем он успевает ответить, она уже рядом, а ее прохладная ладонь — на его лбу.
— Жара вроде нет, — объявляет Синди, поджав губы. — Нет, правда, ты хорошо себя чувствуешь?
— Если честно, не очень. — Он на секунду встречается с ней взглядом и тут же отводит глаза, проникшись внезапным интересом к засиженным мухами квадратным плафонам на потолке.
Синди кивает:
— Так я и думала. Я сказала Майку, и он разрешил тебе уйти — работы сегодня немного.
— Да. Спасибо. Наверное, я так и сделаю.
— Ну ладно, поправляйся.
Когда Синди уже стоит на верхней ступеньке лестницы, Эйдельман произносит:
— Синди, будь осторожна завтра. С этим землетрясением.
— Эйдельман, никакого землетрясения не будет, — отзывается девушка. — Это же ясно.
— О! — только и произносит Эйдельман.
Он на это надеется. Очень надеется.
Он идет домой по улицам Стауз Конерс под сводчатыми куполами дубов и кленов, сквозь утреннее безмолвие маленького городка.
Тишину этого утра нарушают лишь лай собак да шелест прошлогодних листьев под колесами редких автомобилей. Словно в мире не осталось ничего, кроме Эйдельмана и залитой солнцем улицы. Вообще ничего. Но его это не беспокоит. Он привык к тишине, привык к молчанию. Вся его жизнь вписана в рамки тишины и одиночества: отец ушел и не вернулся, когда ему было девять, мать умерла, когда ему исполнилось двадцать четыре.
