«Хитрец-мудрец, — начал подсмеиваться он над собой к концу срока, — высокими рассуждениями и отвлеченными параллелями хочешь запрячь себя в прежние сани».
Но усмехался уже все более снисходительно к самому себе, будто подтрунивал со стороны, а сам с тревогой чувствовал — он еще должен попробовать разок, вот как только матери объяснить, — никогда в их семье трепачей не было, а тут сам дал слово, за язык не тянули, да и мать всегда была против кочевой профессии сына.
При встрече, чтобы успокоить ее, он повторил: «Да, слово-то крепкое», а уже через два дня пошел по первому попавшемуся адресу.
Приняли сразу. Даже не поинтересовались, что это за статья такая проставлена в документе, опасный ли был преступник. Камералка располагалась в полуподвале старого здания; в темноте и тесноте, как в келье, сидела главный геолог Протягина. Она сухо ввела его в курс дела, похрустывая лежавшей перед ней калькой. Хотела познакомить с начальником съемочного отряда — неким Романом Лилявским, — но того в тот день не было в камералке. И Андрей решил, не откладывая в долгий ящик, ехать немедля, по адресу, прямо на базу партии.
Рука Протягиной была узкая, но костисто-твердая на удивление.
— Скоро к вам наведаюсь — берегитесь: чтобы все было в полном порядке.
Она улыбнулась тонкими подкрашенными губами, странно так улыбнулась — все лицо как бы оттянулось на одну сторону.
А что ему оставалось делать — он тоже улыбнулся: «Ладно, еще посмотрим».
Стоял тот предвечерний час, когда по садам начинают палить прошлогодние листья и терпкий стелющийся дым сулит долгое летнее тепло. У него просто не укладывалось в голове, что через считанные минуты он сядет в тот же поезд, которым приехал три дня назад, и будет неотвратимо вкатываться в ночь, в раскисшие северные мари, и под утро высадится на промозглой от серого тумана станции и для него начнется свой особый отсчет времени.
Он глядел на примолкнувшую мать и что-то веселое рассказывал ей. Он испытывал к ней жалость и думал, что ему уже скоро двадцать семь, не мальчик, и сколько еще ни живи — наверно, все так и будет загадкой, как она устроена, жизнь. У одних, посмотришь, с виду все гладко, ни сучка ни задоринки. Живут, как играют. Другие вечно в натуге, вечно в скачке с препятствиями. Причем то и дело приходится двигаться не в ту сторону, в какую бы тебе хотелось, теряя при этом что-то такое, чему нет ни меры, ни счета.
— Ну что уж теперь, — сказал он матери. — Вот вернусь через полгода, с белыми мухами…
