Пестрые морские свинки как ни в чем не бывало уплетали морковку и брюкву.
Лаборант вынул из клетки зверька с безжизненно торчащими лапками. В клетке осталась едва початая рыжая брюквина.
— Умерла, — сказал Эгле.
Лаборант привычным движением накинул на лапки петли и закрепил морскую свинку на препараторском столе.
— Нет, околела, — поправил лаборант. — Умирать может только человек.
— Чего не знаю пока, того не знаю. Эта из контрольной группы, без добавки витаминов. Другие живы. — Одна свинка села по-беличьи на задние лапки и, дергая носиком, нюхала воздух. — И даже очень живы, — добавил Эгле.
Лаборант разгладил складки на резиновых перчатках и ножницами вспорол по прямой линии кожу зверька, как в магазине продавец материю.
— Надо будет подсчитать, сколько сотен их пошло за счет Ф-37. И памятника им еще не поставили, — задумчиво проговорил Эгле.
— Кто же им поставит, родственников ведь нету? — нарезая легкие ломтиками и укладывая их в стеклянную чашку, безразлично сказал лаборант.
В виварий вошел директор института Гауер, крупный, дородный мужчина с седыми волнистыми волосами и черными строгими глазами. Он был единственный человек в институте, носивший халат с застежкой спереди, так что был виден галстук.
— Мне срочно требуется еще партия свинок. Все в порядке, но не повредила бы еще одна контрольная серия с витаминизацией корма, — обратился к нему Эгле.
— Такая поспешность в науке… — начал было директор, но Эгле сразу же перебил его:
— Я вынужден спешить, потому что… потому что туберкулез тоже не дремлет. У меня есть больные, для которых спасение, возможно, заключено в этом препарате. Мы все спешим. Ты тоже в Москву не ездишь на лошадях, как Петр Великий, а летишь самолетом.
— Что-то в последнее время у тебя нервишки пошаливают, а? — заметил директор.
— Курить бросил, вот и пошаливают.
Эгле возвращался домой. Рука его время от времени поглаживала оттопыренный карман пиджака, в котором лежали желтые таблетки Ф-37. На Видземском шоссе он нажал до восьмидесяти пяти, но вдруг словно кто-то стянул ему голову железным обручем, и придорожные березы слились в белую стену. Эгле немного отпустил педаль газа, и теперь его без труда обходили мотороллеры и даже мопеды. Он боялся обморока. «Жаль, если Янелису в наследство достанется разбитая машина». Он ехал так тихо, что его даже остановил автоинспектор, удостовериться, не пьян ли водитель. Медленная езда в наши дни больше бросается в глаза, нежели бешеная гонка.
