— Да, — согласилась Ортанс, — ведь неспроста же говорят, что любовь слепа.
— К тому же глуха, глупа и лжива! — проговорила Мадлен.
— Ну, дорогая моя, это как кому повезет, — пожала плечами Анжелика.
— И кто чего достоин, — не без ехидства добавила Катрин.
— Не спорьте, милые дамы! — сказал Джон Локк. — Ведь каждый имеет право на свое представление об истине.
— Как и об истинной любви, — заметил Ларошфуко. — Она ведь похожа на привидение: все только и делают, что говорят о ней, но никто и никогда в глаза не видел.
— Но не видим же мы Бога, — сказала Анжелика. — Однако это вовсе не означает, что его нет.
— Браво, мадам, — проговорил Ларошфуко. — Молва о ваших достоинствах не соответствует и десятой доле истины!
— Истина и ложь, — сказал Томас Гоббс, — это атрибуты молвы, а не действительного положения вещей.
— Молва, на мой взгляд, вообще не нуждается в истине, — промолвила Ортанс. — Она нуждается лишь в том, что называется интригой, или по крайней мере в разоблаченной тайне.
— А в истине вообще мало кто нуждается, — покачал седой головой Гоббс. — Если бы истина о том, что три угла треугольника равны двум углам квадрата, противоречила бы чьему-то праву на власть или интересам тех, кто уже обладает этой властью, то…
— Геометрия была бы официально запрещена! — закончила Анжелика, вызвав всеобщее оживление.
— Ну, касательно геометрии как науки — не уверен, но то, что все книги по геометрии были бы публично сожжены, несомненно.
— Кстати, о книгах, — проговорил Спиноза. — Я слышал, что ватиканский «Индекс запрещенных книг»[2] в последнее время заметно пополнился.
— Ничего удивительного, — пожал плечами Джон Локк (тогда еще не подозревавший того, что через некоторое время в «Индексе» будут упомянуты и его произведения). — Наука не стоит на месте, как и человеческая мысль, а это обстоятельство не приводит в восторг Церковь с ее культом невежества.
— Но оно есть кумир большинства, — проговорила Ортанс.
— А что еще оно может избрать своим кумиром?! — запальчиво воскликнул юноша. — Ведь ученость так же чужда большинству, как свет — тени!
— Отлично, де Лабрюйер! — проговорил Ларошфуко. — Отлично! Если вы не струсите, то далеко пойдете, смею вас уверить!
Лабрюйер покраснел и опустил голову.
— Но зачастую, как это ни парадоксально, далеко заходят именно трусы, — заметил Джон Локк.
— Они просто выше взбираются, наивно полагая, что высота обеспечивает неуязвимость, — покачал головой Ларошфуко. — И, как всегда, ошибаются.
