Захваченный «эффективной организацией» и отравленный бесчувственной ясностью организационных схем, модернистский урбанизм оказался пропитан своего рода идеализацией роста городов. Суперблоки часто выступали в качестве морфологических инструментов тех «соседских единиц», о которых шла речь выше. Из них составлялись более крупные единицы – агломерации, организованные вокруг собственных центров, связанные скоростными шоссе и прочими инфраструктурными элементами в «суперсетку». Подобные схемы выступают перспективными формулами гомогенности. И в то же время препятствуют возможности возникновения и выражения различий, душат перспективу самоорганизации – всего того, что образует самую сердцевину общинной жизни.
Соединив в себе особое предубеждение модернизма к отдельно стоящим «на природе» зданиям и его странный единодушный порыв, направленный против улиц – к которым Ле Корбюзье питал враждебность столь яростную, что она может быть объяснена лишь психоаналитиком, – суперблок стал превалирующим способом разрастания урбанистически организованного пространства. Его влияние можно проследить как в очертаниях многочисленных коттеджных поселков, так и в городах, построенных «в чистом поле», таких, как Бразилиа и Чандигар. Точно так же идея отдельного размещения офисных зданий на плазах возникла скорее из-за фиксации на автономности отдельных зданий, чем благодаря обсуждению их места в сложной мегаструктуре традиционного блока. Противоречие между идеями непрерывной уличной стены и отдельно стоящего здания положило начало дебатам о том, какую форму должен иметь хороший город, затянувшимся более чем на пятьдесят лет, и общепринятое мнение Нью-Йорка определенно качнулась ныне в «традиционную» сторону. Когда я учился в архитектурной школе, шло много разговоров о зданиях «переднего плана» и «заднего плана», причем разговоры эти велись в контексте буквального следования всем принципам модернистского планирования. В наши дни подобное различение часто служит для традиционалистов косвенным способом лишний раз высмеять чрезмерную артистичность поносимых ими «стархитекторов», архитекторов-звезд.
Значительная часть современной истории того, как Нью-Йорк обретал свою физическую форму, – это результат споров о свете и воздухе. Строительные законы и вводимые ими гарантии минимального доступа устанавливали регулирующие стандарты, которые отстаивали обеспеченность окнами и вентиляцией, комната за комнатой, в жилых сооружениях. К сожалению, большинство этих минимальных требований не применялись к коммерческой архитектуре. В европейских странах сейчас имеются регулирующие законы, устанавливающие стандарты по свету и воздуху на рабочем месте и требующие, чтобы каждый работник находился недалеко от окна, но в США нет ничего подобного (хотя многие сообщества в настоящее время работают над выработкой и внедрением «зеленых кодов»). Наши офисные здания по-прежнему сооружаются, исходя из «потребности» максимальной прибыли и размещения больших бюрократических структур в смежных пространствах. «Эффективный» поэтажный план типичного американского офисного здания, таким образом, чрезвычайно раздут. Как правило, по периметру кольцом расположены внешние офисы, снабженные окнами и предназначенные для привилегированных сотрудников, а внутри находится лабиринт лишенных окон клетушек-кубиков для работников низшего статуса. Исторически повелось, что это женщины.
