— Какой же ты дурак, — потрясенно ответила она, глядя ему в глаза.
Он вздрогнул.
— Мы поссоримся, — отчеканил он.
Он ушел. Она чуть не расплакалась. Он ушел. И в дверях взглянул на часы. Он даже не подозревал, что этим ее добил. Его «Полетик» давно стал символом. Она всегда ловила момент, когда Симагин, ложась, снимал часы. Это значило: сейчас. На миг она словно бы ощущала раздвигающее, пронзительное движение, с которым Симагин входил в нее, — и сердце валилось в звонкую глубину. Она уткнулась в подушку.
Вербицкий презрительно повертел пачку, выщелкнул сигаретку, закурил.
— Дамская травка…
— Что же ей, махру сандалить? — пробурчал Симагин. Вербицкий усмехнулся.
— За это время ты научился разговаривать, — похвалил он. — Поздравляю.
— Да-да, — ответил Симагин, думая о чем-то своем.
— Так вот. Подавление собственных мотиваций — преступно и подло. Ладно, пусть вы не способны создавать людей запрограммированных — хотя не факт, что не научитесь попозже. Но вы научитесь создавать людей одинаковых. Нормальных. А всякая гениальность — это отклонение, уродство. Вы сделаете всех жизнерадостными кретинами без малейшей ущербинки, без индивидуальности, без всякой способности к творчеству!
— Да я как раз хочу, чтобы не гибла возможность к творчеству!
— У кого? У согласных и веселых? Что они могут?
— Погоди. А обычное лечение нервных болезней ты принимаешь?
— Да. Здесь разница. Вы лишаете человека способности выбирать, бороться с собой, побеждать себя…
— Ну, знаешь, есть куда более интересные и нужные занятия, чем постоянная борьба с собой.
— Да-да. Маршировать во славу рейха, например. Электронный фашизм ты предлагаешь. Насилие над сознанием!
— Да ведь к хорошему же!..
— Кто скажет, что хорошо, а что нет? Местком? Партком?
— Да погоди, Валерка, очнись! При чем здесь местком? Если человека лечат, ле-чат, от болезни, если он мучиться перестает — хорошо это или нет?
— Смотря от чего он мучился! Не мучаются только идиоты. Вы лишите человека индивидуальности. Пусть уродливой, больной — но только такие и способны к творчеству!
— Как раз больной-то уже мало способен к творчеству! Он, знаешь, только болячки свои лелеять способен. А если этот твой сильно индивидуальный параноик башку кому-нибудь раскроит кирпичом — это не насилие? Кто ответит за преступление?
— Дело не в преступлении! Дело в том, что этот параноик, как ты говоришь, видит мир так, как, быть может, никто до него и никто после него! И этим он важнее, нужнее миллиона добреньких обывателей!
