Не знаю уж, какой купальник свистнул я у кого-то на пляже, одно только знаю точно: если бы меня поймали, то удар пришелся бы по моей маме. А моей маме несчастий было и так вполне достаточно. Ей хватало одного большого — с отцом. Каждое воскресенье с утра, когда у нее было немножко свободного времени, она делала мне внушение: «Кушай, пожалуйста, маковый пирог и пей побольше молока, мальчик, а то ты ужасно худой, еще наживешь чахотку, и мне будет стыд и срам. Я так рада, когда люди в нашем доме говорят, что ты порядочный мальчик. Папа порадовался бы». Она вздыхала и потом продолжала: «Я тебе вот что скажу: держись добрых людей. Дурных обходи за версту. А как дела в школе, медвежонок?» И как заведется, так и идет по кругу. Что в школе, что люди, куда иду, где я был, да с кем, и долго ли еще я буду носиться по улицам. Вот почему я не любил бывать дома. После таких минут свободного времени я был весь измочален. Если бы мама узнала, что я на Бенцатах спер трусы у какой-то дамочки, она бы с ума сошла. А сходить с ума она умела, это да.
Ганда напялила на себя купальник прямо в коляске. Я караулил слева, а Гарик справа, чтобы кто-нибудь случайно не вышел на наше стойбище, но дорога была пуста, как жилище Кованды. На мосту стояла какая-то машина и пускала в ясное небо порции черного дыма; перед шлюзом загудел прогулочный катер.
В воде она торчала чуть ли не час. Когда мы сумели извлечь ее на берег, она была вся синяя и лязгала зубами как пиччикато на струнах, но вид у нее был счастливый. Наконец-то, двадцати лет от роду, она опробовала речную воду. Все то время, что она была в воде, Гарик показывал ей разные стили и темпы. Хорошо еще, что в тот день решили спустить в рукав реки воду из канала. Не то вряд ли кому удалось бы вытащить ее из воды. Может быть, Гарику. Может быть.
Когда Ганда стояла в воде, она была такая красивая, что каждый бы заметил. Ног видно не было. Она выглядела как настоящая барышня. Такая, что из-за нее в два счета могла бы сделаться жуткая драка. Ноги у нее — хоть плачь, но Ганде теперь было на них наплевать. В воде она была самый свободный человек на свете. Это сразу видно.
Мы пообедали в «Гамбурге». Платила Ганда. Не роскошный ресторан, скорее харчевня, но варили там что надо. Больше всех доволен был Гарик, он заказал себе еще раз кнедлики. Он старался запастись впрок, потому что не знал, когда теперь ему удастся как следует пожрать. Да, Гарик дома был лишний рот, но я не стал бы говорить это Ганде. Гарик вышел бы из себя: нечего сор из избы выносить; он стыдился своего семейства. Вид у него был веселый, хотя внутри погано.
