— Квета, дай твои документы! — крикнул он из коридора.
Она вышла, достала из сумочки паспорт и протянула ему. Он сложил его со своим и получил взамен у заведующей ключ.
— Ну, вот вам пятый номер, как хотели. — Лоснящееся лицо заведующей с черными ниточками полукруглых бровей улыбалось Вацлаву. — Это только что ваш муж очень просил — медовый месяц тут у вас был и так далее… Мы уже не работаем, белить здесь будут — видите, какая грязь, — крышу перекрывать… Хорошо, если к осени откроемся… — смотрела она на них, примолкших и смущенных.
И вдруг спросила:
— А как с питанием? Мы до открытия готовить здесь не будем.
Они растерянно переглянулись.
Заметив это, заведующая сказала:
— Ладно, что-нибудь придумаем.
По крутой скрипучей лестнице поднялись на второй этаж, где с каждой стороны коридора, застланного вытертой дорожкой, было по три двери. Их комната находилась в конце. Все как тогда: окно с видом на березы (они теперь уже переросли гостиницу), две сдвинутые кровати, шкаф с коротким зеркалом на внутренней стороне дверцы, шаткий столик и рядом два стула с продранной обивкой, жестяной умывальник на тонких ножках и глиняный кувшин с холодной водой — за теплой надо было идти на кухню.
Вацлав опустил чемодан на дощатый пол и, когда следом вошла Квета, глубоко вздохнул. Открыл окно: воздух был застоявшийся. Обернулся.
Квета, не выпуская сумочки, стояла посреди комнаты, присмиревшая, бледная.
Он подошел и обнял ее за плечи.
— Ну что? Ты недовольна?
— Я просто не могу поверить, что это наяву.
— На этой кровати спала ты…
— А у окна мы допоздна стояли и глядели на звезды…
— Удовлетворена?
— Я просто счастлива.
Она открыла чемодан и вынула то самое необходимое, что взяли они в дорогу. Шкаф был протерт, она в этом убедилась, прежде чем положить туда рубашку Вацлава. В комнате тоже было чисто, кровати застланы новыми простынями. Когда она наконец убрала в ящик вязаную кофту и, закрыв дверцу, присела на постель, в груди у нее странно защемило. Неужто впрямь минуло тридцать лет с тех пор, как они приезжали сюда с Вацлавом? Казалось, лишь вчера она, как несколько минут назад, стояла возле шкафа, вытаскивая из него чулки, белье, рубашки, чтобы сложить их в чемодан, потому что медовый месяц кончился. Как будто между той минутой, тридцатилетней давности, и этой не было ровно ничего, не прошло ни единого дня, хотя в действительности их была нескончаемая череда. И не было за это время ни рождения Йоски, ни кончины родителей — сначала мамы, а потом отца, — ни переезда в новую квартиру, которую сначала не на что было обставить, ни ухода Йоски, ни травмы, полученной Вацлавом, когда он едва не лишился обоих глаз, ни его болезненной отчужденности…
