Радио без конца повторяет это, но я ему не верю, это мне представляется чем-то похожим на то, как мой папа говаривал: «Я из тебя поджарку сделаю, будешь мне тут капризничать!» — и сам при этом смеялся.
Спросить бы у мадам Блюменрейховой. Да мадам Блюменрейхова больше здесь не живет: тоже получила какую-то повестку.
А хорошо бы иметь велосипед! Но велосипеды иметь нельзя.
Я слышу голоса. Уже привезли папу! Я представляю себе его, всего забинтованного, и думаю, как мне получше его встретить. Спрячусь — и неожиданно тявкну, как делаю, когда он возвращается со службы.
— А вот и мы! Здравствуй, Эва! — раскатывается мамин голос.
Говорит, будто читает за папу в каком-то спектакле. Потеха!
Папа не забинтован. Обвил одной рукой мамину шею. Он похож на пьяного. Родители напоминают парочку из тех, которые плетутся иногда по нашей улице к Рокитке.
Мама делает мне глазами знак подойти ближе и театральным голосом говорит:
— Ну, добро пожаловать, папа!
Папа все время молчит, смотрит так странно. Внезапно половина его лица кривится, он начинает трястись и плачет.
Мама ведет его к постели.
Он лежит, хрипло дышит и глядит на меня. Мама ушла на кухню. Я не знаю, что делать. Боюсь уйти и боюсь оставаться с папой. Споласкиваю кисточки и выскальзываю за мамой в кухню.
На столе раскрыта большая коробка с елочными украшениями. Что это? Ведь на дворе весна!
Мама вытащила из коробки колокольчик, которым папа всегда давал знать, что пора заходить в комнату, что младенец Иисус там уже побывал.
С этого дня и до конца войны у нас все время звенит рождественский колокольчик — медный, с железным язычком, в папиной левой руке.
Появился еще и молочник с острым носиком. Молочник, из которого можно пить лежа, приоткрыв только половину рта, и питье при этом не проливается.
Появилась грифельная доска.
Появились еще некоторые предметы. Сначала я не знала, как к этому отнестись, но мама сказала:
— Болезнь не знает стыда!
Детям к нам заходить не разрешается.
Вот кончится война… Вот папа поправится…
В ванной комнате жарко. Котел гудит, я сижу в ванне. В теплой воде хорошо! Жду, когда покажется мама, сядет на край ванны и будем болтать.
Дверь приоткрыта. Радио перечисляет фамилии, имена, где кто родился, где проживает… Списки расстрелянных за содействие покушению.
В теплой воде хорошо. Вот кончится война, опять поедем гулять в горы. К нам смогут ходить дети, и никто не будет надо мной подтрунивать за то, что папа делает под себя. Мама не будет объясняться с людьми только на пороге, у нас станут бывать знакомые, как раньше, — не только доктор Бездековский и парикмахер Коржинек.
