— Шагай уж, ты!.. — Общинный служитель Порубский сел у густого кустарника, положил винтовку на колени и стал всматриваться в темноту, в которую неслышным шагом ушел его сын Мишо, а вместе с ним Зубак, Мезей, Гришка, Станко и Микулаш. Ночь шумела ветерком в чаще молодого букового леса. Ветерок доносил запах пробуждающейся весенней земли и влажных, клейких светло-зеленых почек, которыми начал покрываться оживающий лес. Аромат набухших почек и табачный дым, струящийся из короткой гнутой трубки, уносил мысли старика Порубского в те далекие дни первой мировой войны, когда он вот так же сиживал, отдыхая; тогда здесь, на Кручах, рубили буковый лес, и от Круч и Глухой Залежи через Молчаны и дальше ходил по горной узкоколейке маленький составчик. Порубскому было тогда шестнадцать лет. Мужики постарше сидели, курили и пытались с грехом пополам вести беседу с румынами, которые понаехали в Молчаны, на Глухой Залежи понастроили лачуг, вместе с многими молчанскими мужиками рубили на Кручах лес, сколачивали лесоспуски и сталкивали по ним вниз буковые бревна. Потом его забрали в армию. После войны ему не раз случалось вот так же просидеть без сна, без трубки целую ночь, подстерегая оленя. В памяти мелькнул образ молодой румынки из тех, что вместе с пришельцами поселились в бревенчатых лачугах на Глухой Залежи. «Белая, как сметана, — он частенько вспоминал ее и после того, как румыны уехали, — черноголовая, как галка, и по всему платью от ворота до подола вышивка! Но ею можно было только издали любоваться, потому что при ней неотлучно был парень, а тот ни днем, ни ночью не выпускал из рук топора». Старик Порубский улыбался, глядя в темноту.
С юга доносился гул канонады.
Справа Порубский услышал отдаленный треск твердой древесины и стон паровоза. Ага! За шпалы взялись! Прав был Мишо, до железной дороги с взрывчаткой не добраться. Порубский прикрыл пальцами дымящуюся носогрейку. Мерзавцы! Сматывают удочки. Вымогают у деревни подводы с лошадьми — добро прихватить, и вообще гребут, что под руки подвернется. Ну и болван же этот староста Шимко! Нет чтоб отсидеться в укромном месте. Знай вьется вокруг них. Немцам теперь и на подводах далеко не уйти… Порубский ощупал нагрудный карман своего старого зимнего пальто. Там спрятан приказ со списком хозяев сорока конных подвод. Они уже не будут предоставлены «в распоряжение», как значится в приказе! Зря старался староста, вручая ему приказ. Здесь оно, ихнее распоряжение! И некому ходить с ним по дворам, сгонять хозяев с подводами… Порубского начало знобить.
