— Ваши слова ужасны, Августа.
— Но все же это правда, а правда в Византии всегда ужасна. Олаф, возьмите эти фрукты с ядом и положите их в ящик вон того стола, заприте его, а ключ храните у себя, так как иначе они смогут отравить других неповинных животных.
Я исполнил приказ и вернулся. Она взглянула на меня и сказала:
— Я устала все время видеть вас здесь стоящим, словно статуя римского бога Марса, с мечом, наполовину спрятанным под платьем. И я ненавижу этот зал, запах Константина, его напитки и слова лжи. О! Он отвратителен, и за мои грехи Бог сделал меня его матерью, если только он не был подменен при рождении, как мне в свое время говорили, но я не смогла тогда это доказать. Дайте мне вашу руку и помогите подняться. Вот так, благодарю вас. Теперь следуйте за мной. Мы посидим немного в моей комнате, единственном месте, где я могу себя чувствовать счастливой, поскольку император там никогда не появляется. Нет, мы будем беседовать не о служебных делах. Вам нет нужды устанавливать дополнительную охрану или же изменять посты этой ночью. Есть одно секретное дело, по которому я бы хотела с вами посоветоваться.
Она направилась к выходу, и я последовал за ней, проходя через двери, открывавшиеся таинственным образом при ее приближении и так же закрывавшиеся. Вскоре я очутился в небольшой полуосвещенной комнате, в которой до этого никогда не бывал. Место было прекрасным, все вокруг благоухало. В углу комнаты стояла статуя, изображавшая Венеру, целующую Купидона, который обнимал ее одним крылом. В открытое окно виднелись сверкающая луна и дивный сад и слышались звуки волн, набегавших на берег.
Двойные двери были закрыты и, насколько я понял, заперты. Ирина собственноручно задернула занавеси на них. Возле открытого окна, не имеющего балкона, стояла кушетка.
— Садитесь сюда, Олаф, — пригласила она, — и давайте без церемоний, мы здесь только мужчина и женщина.
Я повиновался и сел в то время, как она возилась с занавесями. Затем она подошла и тоже села на кушетку.
— Олаф, — произнесла она после того, как некоторое время смотрела на меня, как мне показалось, довольно странным взглядом, и при этом краска то появлялась, то исчезала на ее лице. И в этом лунном свете она казалась совсем юной и изумительно прекрасной. — Олаф, вы очень храбрый человек.
— Вам служат сотни еще более храбрых, императрица. Трусов в солдаты не берут.
— Я могла бы вам рассказать другую историю, Олаф, но я говорила не об этом роде храбрости. Я имела в виду то, что заставило вас предложить съесть отравленную фигу вместо Константина. Почему вы это сделали? Это действительно правда, что он после происшедшего вспомнит этот случай с пользой для вас, так как могу сказать о нем, что он не забывает спасших его, так же как и тех, кто нанес ему вред. Но если бы вы съели тот плод, вы бы умерли. И как он в этом случае мог вознаградить вас?
