Господи, как же он это делает! Сам уверяет, что раньше занимался этим долго, но чисто автоматически, вгонял член в женщину как отбойный молоток, кончал раз за разом и отваливался, насытившись. Правду говорит — так и было в самом начале наших отношений и в ту первую ночь, когда он меня привез из клиники в шикарный номер супердорогой гостиницы. И я сидела там вся из себя несчастная, абсолютно необрадованная своим спасением и лысая вдобавок ко всему, да еще с чужим, совершенно незнакомым мне лицом. Он еще рассказывал мне, как воровал труп из морга и хоронил другого человека, как вывозил меня в Штаты, и отдал мне вещи, захваченные им из сейфа нашей с тобой квартиры — драгоценности, твои часы, мои документы. Я сидела вся пришибленная свалившимся на меня известием о моей смерти и воскрешении и тем, что я в чужой стране и пути назад нет, — но вдруг заметила его взгляд, нацеленный туда, где разошлись полы гостиничного халата, и спросила:
— Ты меня хочешь?
И сама повела его в постель. Ощущение было такое, будто занимаюсь сексом с роботом — точнее, не с роботом, а со сделанным под человека киборгом, не ведающим, в отличие от живого существа, усталости. И дальше так было какое-то время, но я постепенно вносила что-то новое — например, когда накупила всяких секс-игрушек и чуть не потеряла сознание, когда он, заинтересовавшись, заковал меня, и заткнул рот кляпом, и хлестал, и насиловал потом. Чем дольше мы были вместе, тем больше нового появлялось, потому что я сама жутко хотела разнообразия, не от скуки — из интереса.
И вот добилась-таки своего: после ночи разнообразия заснула за рулем. Но ночь стоила того, чтобы не спать, это точно. Закуривая, чтобы не заснуть (ненавижу курить за рулем, сигару надо смаковать, ни на что не отвлекаясь, но сейчас это вынужденная мера, да и тоненькую панателлу даже в машине курить удобно), и вспоминаю, не отрывая глаз от дороги, как огромный раскаленный член входит в меня медленно-медленно, продвигаясь внутрь по миллиметру, и так же медленно выходит. Я от этой растянутости начинаю дрожать, и дрожь переходит в конвульсии, в эпилептический припадок с битьем головой о кровать, а стоны переходят в крики, и хочется и не хочется одновременно, чтобы он делал это сильнее, быстрее и глубже, чтобы перестал дразнить, — а он именно дразнит, чередуя медленные входы с быстрыми, меняя и ломая темп, не давая приспособиться, не давая возможности угадать, что будет дальше. Кажется, что я умру сейчас, что сердце разорвется от напряжения и бессилия, от все усиливающихся припадочных рывков, что лопнет все набухшее и тяжелое внизу — которое, после приходящего наконец взрыва, извергает обильную лаву, в которой я и обнаруживаю себя, приходя обратно в сознание. И тут же все начинается сначала — до тех пор, пока он не сознает, что я и вправду больше не выдержу и что надо дать мне небольшую передышку.
