зеленые, белые, голубые, желтоватые, из-под молока и кефира, из-под «Солнцедара» и портвейна; из-под этих зелий, ни прочесть, ни выпить, не то «гратифляр», не то «муртиешти».
Котище в углу сидел и глазел и за мной наблюдал,
А я рюкзак на плечи взвалил и оглоеду сказал:
«Ох, и трещит у меня чело,
Марлен Мурло!»
Ну, думаю, сдам. Обменяю шило на мыло.
Не тут-то было.
Ларек, я извиняюсь, закрыт.
Приемщик, с позволения сказать, отвалил.
И началось!
Вроде не понедельник. И число не чертова дюжина.
Одна из семи-пятниц-на-неделе от завтрака до ужина.
Число — ветром унесло. А уж день, простите, не скажу и какой.
Махнул рукой.
Чинил: насос, кран, мотоцикл, крышу, лодочный мотор.
Чистил, простите, туалет.
Нашел пару штиблет
(почти новые, в канаве, —
ох, эти чертовы дачники...).
Копал яму (выкопал две).
Красил забор.
Чистил трубу.
Бочку таскал на горбу.
Ну, а потом (это еще мой отец говорил, —
бьесся, бьесся, к вечеру напьесся...) —
Взяли мы на троих и пошли.
И что бы вы думали?!
На шоссе вышли и об асфальт рюхнули!
Ай да денек! Такой денек! Этакий денечек! Разэтакий!
Как домой шел, луна выплыла.
Большая, как не отсюда, не из той области.
И в таком-то подобии и образе — не видывал давно.
Спать лег — а она светит в окно.
Занавеску бы задернуть — а занавески нет.
Газету бы привесить — а и газеты нет.
Тряпку бы прибить — да неохота ночью гвозди искать.
Помучился и стал спать.
А там...
Дым коромыслом. Курит народ — ну, нещадно!
И чадно изрядно.
Пол дощатый.
Потолок сводчатый.
Столы и скамейки деревянные, доски —
шире не бывает.
Девчушки в фартучках бегают, и парнишки
в фартучках шныряют.
Все складненько.
Кругом пиво хлобыщут.
И говорят — все как бы по-ихнему,
А двое как бы по-нашему.
И я якобы с теми двоими
За одним столом пиво пью.
Но будто я есть
И как бы меня и нет —
Сон, в общем.
Один словно бы доктор,
Но не врач;
А второй — что ли, приятель его,
А может, так, по случаю;
Сон, короче говоря.
И тот, который доктор, говорит:
«А что, Ауэрбах, изменился ли я?»
